В последнее время в связи с неудачами на личном фронте все чаще задумываюсь о природе дружбы, о той связи, что позволяет вам понимать друг друга, даже если развело вас на разные полушария. Сейчас, шесть лет спустя, мне кажется, что с кришной нас слило на раз-два в одно, но это ерунда и ложь — глазурь, за которой годы вынужденного сосуществования в одной комнате и в одном контексте, годы совместных сражений за право остаться на борту корабля, плывущего в гавань высшего образования. Если бы мы познакомились сейчас, остались бы случайными знакомыми, не более. С другим человеком нужны совместные приключения, бои с реальностью спина к спине, и совместный рост, обретение новой силы.
Когда все метафоры сводятся к тропам сенен-манги
В местном магазине уже некоторое время в кассирах рыжая темноглазая хохотушка. Вылитая Дебби Галлагер, и такая же задорная, только взрослая. Беру недавно киндеры и, складывая все в рюкзак, не вижу второго:
— А где?
— М?
— Второй киндер.
— А где киндер? У меня в животике уже, хе-хе! (поглаживает себя по животу)
— О, вот же он! Просто не заметила под пакетом.

Но стоит ли заводить знакомство (хоть и хочется), если априори мы не станем настоящими друзьями, ибо вращаемся в совершенно разных кругах?
Смотрю блог Птушкина и начинаю очаровываться путешествиями на машине. Уже хочу получить силу вождения — силу повелевать движением мертвого существа.

@темы: быт

---

На двенадцатой главе у главгероя появилась деталь, которую придется дописывать в прежних главах: игра на аккордеоне. Или на баяне. Он-то в игре хорош, а я ничерта не понимаю, что играют баянисты, в каких размерах и зачем им регистры. И как все эти кнопки называются. Если делать по Кингу, выйдет абсурд:
— Я не знал как играть на аккордеоне, так что просто выдумал это.

Зубы скрипели от надоевшей до чертиков Тройки...

Зубы скрипели от надоевшей до чертиков Тройки, от равнодушной толпы. Кепка была полна, но его взяла злость. Он взял гран-при на конурсе в городе, а им плевать. Август выхватил бубен из рук калеки, швырнул его на лестницу, куда колясочник не посмеет сунуться, сел на ступени здания цирка, протер краем футболки левый и правый ряды инструмента, вытер вспотевшие пальцы. Просунул ладонь под ремень, размял ступни, переключил регистр. Защипнул ноту и навалился всем корпусом на меха, чтобы басы загудели войной.
Понеслась Испаниада Золотарева.
Встревоженной плетью запорхала правая рука. Он менял дробность нот, встраивал форшлаги и не мог, никак не мог остановиться, нагоняя темп, в котором билась кровь вон из его головы, к барабанным перепонкам, входя в крещендо на вдохе.
Август оборвал мелодию посреди, на пике и поднял голову: видение рукоплещущего зала разбилось об все ту же равнодушную толпу.

@темы: быт

---

Народная демонология Полесья, том III, Л.Н.Виноградова, Е.Е.Левкиевская

Когда святой Варваре достаются артефакты (грудь, пробитая веретенами) с иконы Богородицы Семистрельной, а св.Параскева обретает черты злобной Пятницы (что выбьет зубы если будешь в ее день шить и прясть), знайте: вы — в Полесье. Отсутствие критического мышления и образования породили полесские былички — не полноценную мифологию, а скорее языческий взгляд на христианство. Как изгнать болезнь, как контролировать урожай и молочность скотины, как не ссориться с женой и решить собственные психологические проблемы — все это продолжает оставаться актуальным, а взгляд на мир крестьянина уже нет.

Одну жэнщину вихор затягнуу за шэсть километроу пуд мост. Черти на юй усё ободрали, гола сидела.

Крикливицу наслау на дитя. Крикливицу хто накинэ, и лопнэ дитя. Як жынка подкмае зло, то дитя нэ спит.

Даже хлеба пазычать нельзя, як сонце зайдэ — примха буде: чалавек идёть с нехарошым словом.

Один раз наша свекра кормить девочку. Приходить одна жэншчына, молодка: «Ох, Прося, сколько твоей девке время?» — «Шесть нидель». — «Она ж як годовалая!» А надо б атгаварить! Она [девочка] как загарелась — к у тру и готова, умёрла. Иной глаз хужа ведьми.

Е такэе люди лукавые, ну, як вам сказать <...> от, як рэбёнка одлучыш од цыцки, и воно вельми плачэ, и потом знову прэвэрнецца и дае груди, то тое будэ людына лукавэй. Вот воно будэ, глянэ на кого — и поурочэ.

<...> Дак трэба три раза так помолитыса, дай тожэ «Отчэ наш» як кончитэ, казати. Да трэба, як тыи уроки говорить, да на того дытюка руку так [ладонью вверх] положыть: чи на плечо, чи на голову, чи на шо. Да трэба похухаты [подуть] за комирчык [воротник] ёму, у рукаучыки.

Звурочить, сглазить. Пэрэшлы вы кому дорогу— уже ему неудача. Очи таки, поганые йе. А щоб не сглазили, булауку у кофту заткнуть трэба. А у рэбьёнка трэба распашонку пэрэвэрнуть, да щоб мати ёго своей сорочкой обтерла — врокоу бояться не буде.

С печи наскобит каменьчикоу, хлеба, соли и носит с сабой [беременная от сглаза].

Шоб нэ мэньшыло молока, бэруть цэдылок, набивають голок и ножа кладуть, шоб голки тыйи тому, шо робиу, — у глаза.

От сглаза иголку тыкалы сзаду у сподницу.

[Чтобы уберечься от сглаза, от ведьмы,] як идэш на двор, тронку [нож] за сподныцу остриём уверх.

Яечком вареным катали по носику.

[Чтобы пришедший не испортил работу,] пид кроснами кукиш показывали, шоб не бачил. [Когда такой человек уходил,] за ним выйде и кине угля с печи.

Труть йими [мужскими штанами корову], от головы до хвоста [от сглазу].

<...> особой магической силой наделялись нити, спряденные в праздники, когда прясть было запрещено (как правило, это четверговые нитки, спряденные в Чистый четверг), которые пряли особым, необычным способом: до восхода солнца, левой рукой, крутя веретено в обратную сторону. Иногда в озранитеьных целях могла использоваться первая нитка, спряденная девочкой, которая только учится прясть.

У восточных славян ртуть чатсо называлась «живое серебро» и повсеместно использовалась в качестве оберега благодаря таким своим качествам, как подвижность, неуловимость, верткость. Как правило, горошину ртути затыкали в предварительно просверленное углубление в роге у коровы (после чего замазывали воском) или зашивали в амулет, подвешиваемый на шею или рога животному.

[Чтобы уберечь корову от порчи, ей на шею вешали венок из купальских трав.]

Нищий ходить, [еду, которую он] позбирае — купляли, давали корове от усяких уроков.

[Для предохранения ребенка от болезни, сглаза, порчи ему выворачивали одежду.]

А плачэ [ребенок], то трэ плюнуть — нихто нэ поурочыть. Плинь [ребенку] у вочи — нихто нэ поурочыть.

Коб нэ поврочить — на ногти або у гору трэба подывытысь. Жывую мышь выколаты очи и у медальёньчик [ребенку]. Коб нэ поврочили ребьёнка.

[Прежде чем что-то похвалить, если можешь сглазить,] сначала на ногти посмотреть и сказать: «Без уроку». Есть помислы, а разговоры — то врокы.

Косника [ленту] завязвають на роги, каб не поурочыли.

У каровы хвост абрезаюць и где-нибудь у хлеву паложаць. Купят карову и вяроукуу, на якой яё привядзець, возле трубы, дымохода, на чардак залезець и закрутить — штоб ня ухадзила са двара. Купять каровуи на рогах делаюь её павьязку — платок хазяйкин, штоб лудзи ня срочили.

Як наурочать, надо сечу [мочой], помочыть глаза, помуть яго [ребенка].

Як спротывлять скотыну, штанамы выттэралы; бйецьця она, як спротывлять, потступицьцье нэ можно.

Величивають [т.е. когда хвалят ребенка], перетягае штанами грязными од урокоу, перетягае кругом.

[Если кто похвалил ребенка, то говорили:] «Силь тоби в очи» и тросамы вытирают.

[Когда ребенка похвалит,] глазкы вылызывала языком и плюнь тры раза чэрэз голову.

Як хто зглазиць [корову], то диркачом [старый веник] трэба побиць корову.

Як испортица, зглажена, молока не даеца, над ею сито держит над спиной [и кропит святой водой, и на морду и на спину вперекрест. Три раза подряд.]

[Если] сурочат [т.е. сглазят человека или животное, кидают один за другим в сосуд с водой 3 горячих уголька, причем каждый раз говорят:] «Як первый (втарый, трэтий) вугалёк патух, штоб пастух падиу, падум, прыгавор». [После этого нужно побрызгать этой водой.]

Принеси только вэдро воды и чэрпнути полну кружку и [положить] дьевять вуглинок з огнём и щитать нэ спирвою [а наоборот: 9, 8, 7...] и той водой дытыну вымой.

Ад врокау глянуць меж ног на сонца, плюнуу тры раза.

[Если в хату зашел человек с дурным глазом.] Як уон выйдэ, ложат дитя коло парога и матка трэти пэрэступае [через него]. «Яка, — кажэ, — маты нарадыла, такая и атхадыла», и сплюнуть трэти.

Пристрык, як то губы аборуе, то надо прыйти да дому и пачухаться спинкою аб угол хаты.

[спорят]: «Я тобе отомшчу, я тобе зроблю», — свараца бабы.

[Корова взбесилась и хозяйке посоветовали посмотреть,] шо по-пуд тым порогом [в хлеву]: там було дви жабы сухые, зложоны пузо до пуза и палочкой проткнуты.

Стаит на сиянской гаре дуб, на тым дубу двянацатькакатоу [веток], на тих какатах двянацать чертоу. Чарты, забяритя душу чалавэка, чтобы ана ни пила, ни ела, ни спала.

[Когда информант был ребенком, в 1914 г. вся его семья вымерла в один год.] Вымэрлы уси. Мать помэрла, отэц помэр, уси у одын год помэрлы. [Средний брат лежал больной, умирая от скарлатины. Ему приснился сон. После того, как он рассказал свой сон, старший брат] а ну-ка, покопау у том углу. У углу з однай стороны головэшка опалэная, а у другом углу шырстяная хустка, там [завернуты] и косточки, там и мох, и уголькы. Смесь такая была.

[Ведьма] залом делаеть де-нибудь, шо-нибудь кладеть. Пад варатами, пад веряёю быу залом. [Решили] выкапать у веряи и в реку знесть. [Это был детский] ражок. Усе гаворят: «Ня знаем, баимся брать». Адн увзяу — как трухнуло яго! «Я с ума сашол», — гаварить. Патом взяли и в реку знясли. А если в печ яго — с печки всё павкатила, гаршки павыскочили. а там была красная бумажка, белая, чорная, рыжая шарстинка, с травы усякай зярно (па два зярна) — с пшаницы, жытушка <...> Ето ана ат каждой каровы волас падбирала и клала, и делала залом.

Малого кинули рабёнка [одного в доме]. Пришла старуха, [ребенок ей говорит:] «Баба, нема кашы». Бачит — папаузла пад печ жаба. Баба забалела. Насланая лягуха припалзла и съела кашу. Павалакла девачку у нору. Мост падняли. А девачка там неживая. Жаба усу крову высмактала.

И она дэ-то там на тые, закладыны, нэ поставыла водки. Чы то, ек закончылы ужэ? То у тый хаты нэ было жыты: мокра, и мокра, и мокра була хата. То это сталы казаты, шчо она замочыла йих добрэ. Это було такэе. Нешто ж воны там зделалы.

[Подходить к заложенному дому считалось если не опасно, то во всяком случае нежелательно. Нельзя подходить чужим людям, которые могут повредить строительству. Строители могли навести порчу на человека, подложив под углы мертвых мышей. По поверью в этом доме мог кто-нибудь умереть.]

[След ноги человека, которому хотят навредить, вырезают с земли, завязывают в тряпочку и кладут в гроб к умершему.] Як пакладе у гроб, дак гаворать, зсохне той чалавек, прападе.

Я 7 гадоу хадзила на кастылях. Забалела нага ни з чого. [В это время она ждала ребенка. Ей говорят:] «Як дитя стане, так ето твая ножка такая». Шептуньи не помогают. Стало дитя, савсем хадзиць не стала. И пухла, и у стане не гнётся. [Чуть не отрезали ногу. Однажды ползала на коленях, мыла пол и под лавкой нашла] сумачку — земельки, скарлупачки и с паски крошачки. [Оказалось, это ее след] — земли из-под моей наги взято и у трубу. [Она бросила сумочку в огонь и чуть не померла] — и дралась, и кричала, и вишчала. У жар нельзя было. Што ни найдешь, неси на ваду и скажи: «Все лиха за табой». [След отобрала Барабошиха] — ена са мной палаялася [из-за дочки, которая забеременела будучи девкой] и в зубах след воробьём принясла.

Як иде жэншчына берэменна, то вона бярэ воду и пэрэливае ей попэрэди.

[Как остановить свадебный поезд.] Кине девять гарахвин, коням, штоб пад ноги, кажы: «Кидаю девят гарахвин, коням на места, штоб конь ни з места».

Одна жэнщина прыходила и помазала кровею орота. Взяла из мэрця крови, шоб худоба пэрэйшла [вымерла]. Тры капочкы крови — на засоуках. Дед отчыне засоуки и, як худоба пэрэйде, то и подыхае.

где-то на свадьбы ножык сажают где-то под стол, или в стол, или куда. Это нэ кушають хорошо [гости, приглашенные на свадьбу]. Шо-то воны мало поедять, и усё остаецца.

Дак де сабаки гребуть да рвуца, да тое зямли угреби да пасыпь, и перейдешь да ки ты будешь грысца, як сабаки будете.

[Строители навели порчу, и когда начали освящать дом, то с одной стороны свечи горели быстрее в 3 раза, чем с других сторон, т.е. сгорело 3 свечи вместо одной за то же время. Чтобы избавиться от порчи, лили освященную воду с внешней стороны красного угла.] Трэтью засвэтыли, то мэсто погано. Н апокуть воду священу лили [на угол].

Коутун. Прыробит хто-то, зроблено. Через год зовут недорастка, абрежыт коутуна и пустит на воду. А то може вочи пакостит, аслепнуть.

Коутун от спужання, чи ат прастуды робица. Недорослые, чи старые знимали, щоб чистые бабы были. Не то може скурожыть, чи аслепнуть. Если валасины у хате брасать, так вэробей падбере и у гнезде снесе. Тады коутун зробица. Ще на койтун казали лямец.

Домовик каням гривы заплятае. Любить он эту скатину, какой колтун завивайе.

Зделаца на голаве валенка. Его сакирой режут, як атойде от головы. Тольке у Чистой четерг его знимают, знимают таки. Коутутн от грёзи. С спугу бывае.

Коутун одризваешь у стары дни, як ужэ мисяца нэ мае. Одрижуть, гдэ-то затыкають ёго, гдэ-то в двэрах, гдэ люды ходять.

Ковтун. Цэ звязанэ з нэчыстою силою. Шоб звэсты ковтун, трэба помытыся свячэною водою и в косы заплитают красну ленту.

У год [стригли волосы ребенку в первый раз], шоб коутун не шоу, бо его стригли, то у него [ребенка] уочи покосили и говориць буде поганэ.

Вихрач — то чорт танцуе. Я попау до этого чорта! Ох, спугауся! Чую — аж лес трэшчыть. Прамо на мэнэ! Вот такое дэрэво, як эта яблоня, скрутыло, як вероуку. А я так плюнул и говору: «Сатана, вотцэпись вид мэнэ!» И ён так пошоу вид мэнэ трубою.

Снопы возили уночы. Мой батьо поехал-поехал. Семь километроу было такее поле, поехал по снопы. От, тут тхо було, тихенько. А тут, каже, бура поднялас — у-у-у!Зашумел лес и така скрипка грае. А чоловек ще: «Ох, — каже, — Боже ж мой!». Так он каже. Волы ж у меня спужалиса. А такак бура расходиласа, така бура — дуб ломит. И усё, ка, полетело, ниде ничого не бачыть, тольки чуе. Ох, Боже ж мой — ето ж веселля!

Волкан [вихрь] ужэ рвецца. Бура ломает лиса, дома. В Михалине [соседнее село] волкан закрутиу девочку. Схватиу и понёс, и занёс у болото. И не бросиу, а поставиу у куст в воде кругом, шо и подойти нельзя никак.

Надо креститься, просить его: «Не трогай меня!», тогда он не тронет, а иначе может поднять и бросить.

Одну жэнщину вихор затягнуу за шэсть километроу пуд мост. Черти на юй усё ободрали, гола сидела.

Кались старые бабы казали: «Лукавый катаецца! Щукае себе пару!» Ежели искручи челавека, то его жэ и буде пара. Як нихто не найдёцца таки челавек, каторыможэ гаварыть всякие балэзни, шчоб его адкрутить.

Пугали Богом: Бог уха одрэжить.

Сено кали грэбэш, а выхор ёго крутит и крутит, то нэдобрый, кажэм, ужэ обматауся тоем сеном.

Вихор закрутиу полотно. Али младшим нэ дають разворачивать. Моя мама нэ дасть разворачивать, шчо вихор скрутить. Якась болезнь можэ причепитися. Говореть: «Уходыты с этого мисця, можэ схватыти и понесты вас у гору».

Палатно вихарь викрутит, дак [не шьют из него ничего], кто рыбак, таму не шьют, шоб рыбалка не утапиуся, у каго рыбалка, дак [берегутся].

«Вихровое дэрэво». Его нэ пэрэступи — заблудишься в лесу, потому что нэчиста сила вихрь, свадьбу правлят чэрти. Нэ можно палыты — бура будэ стриху рваты.

Як уихрь [дерево] поломаэ, а ты его у лису [это дерево] переступишь, то робишьця без памяти [не знаешь, куда идти].

Вихар насылаеца так, шо чалавека скрутит. Старайся припасть к зямле: «Госпади, спаси, Госпади, мяня». Это ж Гасподня зямля. Вихар несе урэд зделать.

Як вихор крутит — то чорт. Як воткнуть нож в земню, то будэт крутытися доуго-доуго. Як вынуть, вихор стихнет. [Специально втыкали ножи, чтобы помучить чорта.]

Чортово весильле иде, чорт жэницца. [При виде вихря говорят:] «Де ты, чортов аматерь, буу, як Сусв Христа воздвигали?» Трэба крестицца правой рукой, хоть три раз, як закон.

Ну, это когда-то, што люди у поле, не разрэшали свистать. Это, говорать, ззываеш чорта. И оно действительно: засвисти — и сразу ветер появицца. Ну, и на сенокосе нельзя было свистать. Если бы унук свиснул, дед бы ему усе губы пооббивау, шо он бы и ложки у рот не узяу.

Пошли сэно грэбти — тихо, жарко. Зачало выхрыцца. Як буран зэмлю рвёт — нэчыстая сила вэртицца. Надо скынутьь рубашку и побачыць у рукау — зобачыш, якый вун, пруз рукау.

И если папороть расцветёт и ухватиш цьветок у руку — режь ладонь, и той цьветок трэба загорнуть в етую ранку, и ранка зажывёт. А потом любую вещь себе подумать — и зделаецца.

Папороть цвете чорным цветом, таки, як дзвоночек, на Купайло ноччу. у ту ноч, як папороть цвете, сильно блыскае, грэмит. Там чудеса робляцца у тое врэмя, яки — нихто не знае. Побачыш [цветок] — хватай у руку, як схопиу, так папороть залышпаецца у руку, в шкуру [проникает под кожу], цветок як тушью вошол. У дванацать ночы зацветает.. Нечыста сила прибежыт, буде душыть, буде греметь, буде конь лететь, буде звер лететь, буде каждый лякать. Усё пэрэтерпишь — и возьмеш. Хай сто чэртей выскочут, ведьмы злякают, трэба творити «Воскресну молитву» и не оглядацца.

Вин на Петриуского Ивана цветэ. Кажут, надо на могилки идти. Будут гадюки вицца. Папорт уветэ. А если не пройдэш [не выдержишь испытаний], то можэш помешатиса. Есь человек проданный [тот, кто продался нечистой силе]. Гром его знае, а ему падчыняецца нечыста сила. Он — ей, она — ему. У нас на Ивана один пошоу, так с ума тронууся. У нас на Ивана один раз у год папороть цветёт. Вот у двенацать часоу ночи должэн зацветать папороть. Вот оно зацветает, только цветочка показываецца...

Казали люди, што кали пойдеш ноччу, у час на Ивана Купала у лес да зварыш чорнага кота, да бедзеш [будешь] есци яго, — то убачыш цьвяток папоротника. А як зорвеш яго, то будзе табе щясця и будзешь панимаць мову звярэй, птушкау, усяго. Вось одын мужык зварыу кота и пашоу у лес. У час ночы пачау есци яго, але нэ выдержау — уцёк. Вось што людзи расказваюць.

Иван, Иван Пэтривський — самый найврэдниший [праздник]. У цёго Ивана цвитэ папоротэнь в двинаццать часоу ночи. Найды — то всэ будэш знаты, шо на свиты робицця. Жэншчына хотила буты хытрэю. Вона пушла у папоротэнь и сыдила и хотила того цвиту добуты. Алэ вона нэ выдэржала. Макитры накладала на голову. Макитру на голову накладають, [иначе] знэсуть и голову... И косою обчэрчывалась кругом сэбэ, чтоб нэ доступыть [нечистой силе] чэрэз сталь ужэ. И нэ помогло ий — зошла з ума.

На Ивана Купального стэрэжуть хлопци старийи, жэныхы лит по 24-26, стэрэжуть воны папороть. От, по-двое воны стэрэглы, и шчось йих налякало, и воны утэклы. Кажуть: йихау [по лесу] виз сина, и на йых усэ, пэрэйихала уся. А воны утэклы, и то сино на зэмлю упало. [А потом посмотрели — будто и не было ничего.]

Никы чоловик загубыу волы и пишов шукаты. Дэнь и нич ходыть. У папоротнык зайшоу и заснуу. Квитка упала ёму в постолы [лапти], — да й знайшов вин волы. Вин пырыказау гэта молодому хлопцу. Тый як пойшов шукаты [цветок папоротника], то стау лис валитыся, буря. И той чоловик загынуу.

Як ты ёго паймала, то нада крепко держать, шобы воны ни атабралы (нячыстая сила). [Папоротник надо спрятать куда-нибудь внутрь тела человека, даже надрезать кожу и туда засунуть, чтобы нечистая сила не отобрала.] Пад ногать чы пад кожу, у кроу, чы пад шкуру, шоб нэ атабралы. Усё на свэте будэш знать, иде на свэте шо ёсть. Чэлавек пашоу коней пасти. Цвэт [папоротника] туды папау, у лапти, прышоу домой <...> [Нечистая сила всячески сопротивляется тому, чтобы человек, найдя цветок папоротника, сохранил его у себя. Поэтому нечисть так пугает человека, что почти нет возможности сохранить цветок у себя.] Аны ж будут гнацца за табой и бечь, серцэ нэ выдержэ.

Пастух пас скот и погубиу скот той. Тогды ёншукау, шукау ёго, не найшоу, змориуся да и заснуу у лесе. А у лапоть упау цветь-папороть. Он встау и сам не знау, шо у его, а чувствуе, што усё знае: понимае язык зверей, птиц, лес разговаривае. И скотину ету узнау. А когда возвращался домой, устречае его беда (ти змей, ти змея), и говорить: «Дай меене тэе лапти и на тоби сапоги». И ён отдал. А як отдал. у него шкура осталась, и ничого ён ужэ не понимау.

тильки одну секунду цвите

[Змеиный царь появляется во время цветения папоротника.] Змейски цар,называецца, уж. Вон не трогае человека, а ек ты его тронеш, то можэт и убити. Большой, вин самый глауный. На ём золотые рожки. Воны дорогие, их трудно побачыть. На Петриуский Иван Купайло, вин выходыт з рожками. На Петриуского Ивана в дванацать часоу ночы папороть цвэтэ. То есь таки люди хытрые... Трэба той цвит [достать], цвит очень помогае.

Говораць, шчо — огонь, такая жара, шчо нэ возьмёш того цветка.

Папаратник ноччу на Купалу ищут, штоб вырвать той цвяток — и будеш нявидима, и нихто тебе не убачэ.

[Если не будешь спать на Ивана Купала, не прозеваешь, то увидишь, что папоротник цветет. Блестит, как молния. Если пойдешь на болото и найдешь, то будешь знать, кто про что тебя думает.]

срывать цветок необходимо только зубами, но не руками

Рабинна ноч, то як сильно, блискае да грэмиць, уроде ветер, такой — у Спасоуку. То говораць — рабина цветёць. То так говораць, рабинна ноч, папороць цвете, трэба его побачыць.

Папороть цветэ... Як его упилнуеш [устережешь], будеш усё в хозяйстве знаты, усё маты, знаты, дэ шо робицца. Пошоу один дядько пилнуваты. Сидиу. До его усяки зьверы прыходили. Подходиу усяки зьвери, коб вин не побачиу. Его отводили [от места цветения папоротника]. Два мущины пришло, два музыканты, давай ему граты на гармони, давай его кликати з собою, до сэбе. Вин не хотиу, потом согласиуся, пошоу. Вот воны его повели до своей хаты. Завелы, далы вечэряти, спаты положыли. Наутро вин устае, а он под вывалом сидит. [Вывал — дерево, поваленное бурей.] Конешно, шо нечистый не дае [сорвать папоротник]. Такая поголоска есть.

Хто ее сумеет узять, тую папороть, цвет папороти — но это мало есть на свете людей таких — и он себе зашывает где-то у руку и такую малую крупиночку прорезае, пускае. И ён идёт у любую кассу. Прыложыу руку — и ёму уси замки открываюцца, о! И он набирае сабе денег. Ну, и один рэшыу пойти и этый цвет папороти узять. А гэтую цвет-папороть, очэнь ее стэрэжуть. Вин зайшоу... там это вин знау, где той папороти багато. Вин сеу и сядить, дожыдает. Смотрить вин — на яго идуть. А он сабе зробиу таике... Кургом себе одын очэртиу кружок, потом другый, а потом трэтий. И тут он у сэрэдыни сиу и ждёт, пока ж папороть зацветёт, о! А он знау, шчо яго будуть там пугать, лякать. Это трудно — узять ее, ее стэрэгуть очэнь, эту папороть, о! Смотрыть он: идёть на яго стадо дыкых свиней, о! А он знау, шчо яго будуть там пугать, лякать. Это трудно — узять ее, роть зацветет, о! А он знау, шчо яго будуть там пугать, лякать. Это трудно — узять ее, ее стэрэгуть очэнь, эту папороть, о! Смотрыть он: идёть на яго стадо дыкых свиней, о! Пришли они до того круга, перерыли той круг, идут до другого. Пришли до другого, вэрнулись и пошлы. Он остауса тольки у двох кругах. Вот туда-суда — зноу какые-то идуть звэры на яго. Тожэ одын круг пэрайшлы, только вун у одном остауса. Но и те забралиса и пойшлы, а вон сядить. А от, ужэ папороть будэ цвэсти. Рады нема! Оны видять, што трудно. А он быу какой-то волшэбник, этот чоловек. Смотрить вин — на яго идуть группа косяриу, косять траву. Просто идуть на яго и косять. Перякосвають одын этот круг. Сядить он, моучыть. Перякосвають другы круг, идуть ужэ до трэтьяго круга. А яму очэнь стало страшно, шчо он сыдыть так: заложыть косу да голову ему одрэжэ косою, косяр. А он крычыть: «Што ты, нэ бачыш, шо я тут сэдю, куды ты косу закладаеш? Што ты, голову хочэш одризаты?» А воны: «Ха-ха-ха!» — и пошли. И ён так и не узяу цвет папороти, оборонили воны, отые самые. Он струсиу. Як бы он не струсиу, то яму головы не одризали б. Але ему так выдалоса у глазах. О! Етый папороти цвет нихто не можэ узяти.

Перэхрыстылася я, зубами хотела вырвать [для этого надо было встать на колени и заложить руки за спину]. тут меня ведром як начало ходить по спине да по бокам. Тры годы потом хворала. То видьмарки были [караулившие цветок папоротника], которы молоко тягають.

Если пойдёш [в ночь перед Иваном Купалой] за папоротником, як стукнет кто-то по лицу, то три пальца [отпечатки] остаются на лице.

[В рябиновую ночь накануне Ивана Купалы одна девушка пошла в лес за цветком папоротника. Когда на нее напали черти, стерегущие цветок папоротника, она дала им задание:] «Заплэтить мэни косу по одному волосу!» Она села на пеньку, и яны ее чэсали... [Это длилось до первых петухов, после чего черти исчезли.]

водой от слепого дождя Бог смывает с земли следы человека сразу после его смерти.

был у невестки свекор да закапывау узолото у хате под мост да и приказывоу, [думая], што никого у хате нима. А у хате была его невестка: на печи лежала, ён ее не бачил. Он громко говорить: «Хто, мол, выкопае етое мое золото, потеряе двенадцать голов». Невестка леже да и кажэ: «Батька, ти бараначих, ти таранячих?» Вот ён сразу ж помёр под мостом. Чего? Ён наверно заколдовал на людские головы, штоб не выкопали золото (то есть если стане кто копать — погибне штоб), штоб над золотом его погибло 12 человек, а 13-ый змог выкопать. Дед первым помёр, ета невестка пошла, купила таранов, оторвала 12 голов от их и положила туда под мост и выкопала его золота.

Одэн чоловик умирау и всё просит: выйдытэ з хаты (у него було золото). И хтось нэвистку настрэнчал чэрэз хомута дэвитися. Она на пэчи сэдила [и смотрела]. Он [умирающий] грэбнул раз и казал: «Чи[я] рука положыла, та и достае». И стал умыраты. Ии [невестку] спрашывают, шчо вин робиу, [она рассказала]. Прыходыть той сын до хаты. И воны лопатами копалы — нэнашлы. [Позвали соседа] Сусид потэг того дэда и ёго рукою выгрэбае и достау [золото].

Один чоловек поставил хату. Але неможно ночовать там — так пужае, так пужае! Иде солдат з армии: «Пустите перэночувать!». А хозяин кажэ: «Я б пустиу, да семья большая, а хата маленькая». — «А ето ж нова хата ваша?» — «Наша, да там жыти неможно. Там пужае.» — «Да я не боюсь,— кажэ солдат, — положтэ меня хоч там.» От, лёг он спати у новой хати. Тольки бачыт [слышит] пуд поуноч: «Ри-и-ну, ри-и-и-ну!» Солдат вынуу шашку: «Ринь! Мне усё одно погибать!» Тольки глядит: из-под печы скриня [сундук] вылазит. Он по нему шашкой, да оттуда золото посыпалось. Золото то пужайлом и було. Нова хата тая на тому месте стояла, де золото пересушвалось. А як то золото из скрини забрали, то и жыть у хати можно стало.

[если кому-то кажется, что] ночы у двэнацать часоу свэчки гарять, то там закопаны золоты. Чы то у леси, чы то на кладбишчэ. Адын чэлавек свэчки удались ему у леси. «Паеду, выкопаю золото». Надумау и махануу. Давай вон капать. Капае, капае. [Уже лопата ударилась обо что-то.] Скрина гудэ наче. Ужэ зрадеу. Аж буря зробилась, [поднялся страшный вихрь — все исчезло]. Нэ ему, а кому судьба [взять этот клад.

У нёй свекор ехау у Пиньск, и уот заехау он там, он там за мост, его немцы назвали: «косий мост». И от того косого моста ишоу почти под самый Пиньск, копица просто йшла разом с возом, да й годи. Он дык боялся, шоб хочь на кони не найшла та копица да нэ подушила. Ишоу, ишоу и дойшла до того мосту, ужэ до того Любанского моста и ишчез, ишчезла та копица.

[Было место, где пугало, боялись туда идти.] Пьяный чэловик идэ: «Нехай меня злякае!» Трах — его у груды. «Поборимся!» — Трах! У другый раз, и шапка злетела. И трэтий раз. Тот у колодца: «Ходы сюда. поборэмся». Не пошоу, бо он его утопиу бы.

У 12 часов ночи выйшла, гляжу: ка мне человек красный, как от сонца, шо заходит, железный [как раскаленное железо]. «Пойду мужика позову», — думаю. А оно сховалось. [если кого-нибудь позовешь,] оно зникае.

[Загадочный черный шкаф.] У баби Ганны умэрла сестра. Ну, я там була можэ до часу ночы. Сядела. А путом голоуа так разболелася, ну дак я пошла до дому. У от здесь, тут, где хата бабы Параски, перэдо мной от як шкаф стоить чорны. Стоить. Дак я думаю, шо мне робить ужэ, идти или не идти. Дак я постояла-постояла, а потом о так о ступаю, оно тожэ дуижецца, я у эту сторону ступаю — то [пропуск в тектсе?] А потом я успомнила, шо трэба пэрэхрестицца и очы до долу опустить. Я пэрэхрестилась, закрыла очы да й пошла. И пройшла. Пришла до дому, Господи, дак як начало мене трусить, да як начало мене колотить ужэ, и я так до дня почти не спала, и лежала, назаутра не устауала, и на похороны не ходила.

Дахожу до цэркви, во! — у церкви галосить. Я захожу на другу сторону, думаю, шо мне здалось гэто. Нет, у цэркви галосить, а цэрква закрыта, во. Стау я расказвать тамУ, другому. Кажут, дак и деда казау: прышоу, кажэ, вутрэню якось, да рано здорово, дак у цэркви так правилось, так, как, правилось [справлялась служба], а цэрква замкнута. Бач, цэ точно гаварю. Цзе нэ то, шо я взрослый ужэ, заню. [...] а таде ужэ як иду поуз ее [мимо церкви], дак у час ночы ужас берэ! Цэ точно гаварю. Замкнута — а [служба] правицца.

запрет оглядываться назад при возвращении с кладбища после похорон (чтобы не спровоцировать возвращение смерти)

запрет отзываться на незнакомый голос, поскольку он може оказаться голосом нечистой силы

У поуноч, то сама глуш, штось можэ лякаты, чи смэрть, чи шо. У поуноч не родицца ничого, корова даже теля не привэдэ у глуш. Така е минута, шо и у дэнь не родицца.

У двянацать часоу як чалавек прабёх па бане. Ён устрашэ тябе, дражницэ. Мне падалося, шо багато людей [в 12 ночи в бане] топат бальшой, девоцкий разгавор, а атчынила баню, а там ныкого.

Кагда-то была несвяшчэнная уся земля. Народ стау жыть, расселяца. и хадили разные чуды. Можна было побачыть. А патом запечатали землю, освятили.

связавший мотив помещения ребенка в мешок с угрозой возвратить его назад в материнское лоно.

Не топчыце жыа — русалка цябе заберэ. Вуж укусиць у оесу — туда не йди. Што-то ухопить цябе у рэцэ, тамо чэрэпаха чы жаба йе, а бальше — сом. Нехто, кажуть, увиде цябе, з бородой у колодежэ, и потягне цябе у колодеж. Цыганы езьдять будою [в кибитке] и заберуть цябе у буду.

Детей пугали: Не ходзи у жыто, бо русалка забье зелезными цыцками.

[Пугали] цыми русалками. Заласкочэ табе, да умреш.

шчо если подойдешь под колодезь, то можэ русалка или вэдьма якая-нэбудь оттуда вылезти.

Шоб в агарод не хадиу: «Русаука пляшет, застрикоче».

Дятей пужали русалками, шоб на агарод не хадили. [кто-нибудь] кажух навыворот надене, косы распусте [вот тебе и русалка].

Пугали, штоб не шли к реке: «Не лезьте, бо там потопленик зъесть вас!» Там ужэ чорт сядить. Тот чорт и тягне туды. Хто яго бачыу? Мо, тот и бачыу, хто топиуса. Потопленик, как человек.

Там дядько набье, знахор! Ты возьмесся за огурец, а он табе зробить — приростэ рука до огурка да ты нэ вылезеш з того огорода!

Цмок у воде, нейдытэ. Цмок — это така рыба. [Показывает цмока на иконе «Георгий Победоносец, побеждающий змея».] Нейдытэ, этый цмок выходить, и вин пожырае.

Пугали Богом: Бог уха одрэжить.

[Не ходи в огород:] Бозе буде сварица, з неба свалица Бозя.

«Дид з бородою в колодези!» — коб дети не заглядали у колодезь. «Дид з бородою сидить там! Не гляди у колодезь, там дид з бородою!» Я сама своих унукуу «Серожа, на заглядай туды!» — «А чаго?» — «Там дид, кажу, з бородою. Ты бач, як туды тягне [про ведро]». Ды я воды наберу да туды пущу ёго: «Оддай, диду, ведро!» Ён [внук] позирае, а я: «Оддай, диду, ведро! От, ужэ оддау, от, бач — оддау!» И тягну. А ён думае, шо то дид там уплюуся [вцепился].

Дитя на печи балуется, дак казали: коза идеть, текай, дед идеть, сейчас козе отдам.

Када-то быутаки расказ, шчо прыходыть одын нишчый, заходыть, просицца и говорыть: «Пусты мэнэ на ноч». Хозяин кажэ: «Я б табе пустыл, але у мэне невестка у родах». [Нищий упросил его пустить.] Хозяин положыу яго на печки. Да ноччу рождаецца рэбёнок. А ноччу смотрыть [нищий]: прыходыть трох ангелоу. Ну, говорать, какую судьбу ему? Одын каже: «Надо даты, шоб вин болиу». А други кажэ: «Нет, надо даты, шоб вин умэр». А трэти кажэ: «Нет, он будэ годовацца до сэми лет, а потэм он у колодезе ктонеть». А той старэц кажэ: «Родыуса у вас внук, пожывэ сэм лет, а у сэм лет утонеть у колодезе». Хозяин на сэдьмой год забиу волы и кожэй затянуу колодезь. Пошоу лывень — и той мальчык на той кожэ [лег] и захлебнууса.

Нараждаеца младенец — и янгел лятае и, значить, з каторая магилы земли ухватить — у руки, у рот, — такое рэбьёнку щасте: схватит с [могилы] пьяницы, будет пьяница, а с [могилы] висельника — буде висельник...

[Злая Доля.] Жылы два брата. Адзин бедны, други багаты. Бедного Доля губыла. Ен пайшоу у другэ мисцэ жыць, а Доля за йим [идет] да кажэ: «Ты мэнэ николи не пакинеш». Ишоу той брат чэрэз ричку по кладке. Страсануу, ды тую дурную Долю утапиу. З тэй поры зажыу добра. Багаты брат схацеу згубыты яго. Высунуу тую Долю [из реки], да яна да яго прыстала...

Нельзя прясть у пятницу, бо у Варвары сэрцэ пробито веретёнамы

Дэсь ночныци якыи ходять. [Чтобы они не проникли в хату, надо] сорочку вывэрнуты и повисыты на двэрях.

Як у дытыны ночныци, то вона уночи нэ спыть. А як пэлёнку [пеленк уили что-нибудь из детской одежды] забудэш на нич — ночныци будут нападаты. Трэ усэ прыбраты. [Заговор от ночниц:] «Ночныци-сэстрыци, даю вам кросна-бэрда ткаты, а дайтэ дытыни [имярек] спаты!»

Идуть до трэх колодезоу у ночы, воду тую нагрэють, у мыску нальють и поставють под колыску. Як йе ночныца, то вода пропаде — ночныца выпывае.

Лыхорадка. Поганка. [Способы лечения.] Полэнь пилы. Спаты не дають, як сонцэ заходыть. [Пугают внезапным громким звуком] и прынэсэ дров и кинэ. А нэ, то просять дэ кого, гоб прышов до хаты выстрэлив. И она встанэ, и оттого злякаеца и отого кидае. и шэ госять за граныцу. Возьмэ скыдають всю одэжу свою и нэсэ ее за граныцю (на другэ сэло, полэ). И шэ осову палку воткнэ в те латте, в одэжу тую, шо с сэбэ поскыдае. И идэ, до самэи домы шоб нэ оглядаюса назад, бо, кажэ, будэ бигты за тобою. [Я болела лихорадкой. Мне очень хотелось пить, но пить нельзя. И пить мне не давали. И спать не давали. Я ходила, зашла на базар, купила квасу и выпила квасу. Прихожу домой, в сон меня клонит. Очи закрыла и мне кажется:] прыходыть паненка, такая страшно тонкая в поясу будто бы она стоить пэрэдо мною. То лыхорадка, кажуть, то эта сама болезня. Так она мни говорыть: «Ты мэнэ мучыла целый дэнь, нэ давала пыты. Кажэ, я шшэ раз за тэбэ возьмуся». И одэн раз вытрасла и покынула, бильш нэ прыходыла.

[Чтобы отпугнуть лихорадку, надо подержать больного над колодцем и громко крикнуть: «Утопымо!» — и проходила болезнь.]

Лихарадка ат таго што спять при заходе сонца. Мать гаварила: «Не спитя, маи дочки, о то тётка поймае». Эта же малириию так звали — тётка.

персонифицированная болезнь передвигается в пространстве, сидя верхом на человеке

Пришла пани красива у шляпе. Кричит: «Подай, диду, чоуна!» Як вступила в човен, то [дед видит:] у ей коровьи ноги стали. Он зразу познау, шо то Падь [повальная болезнь]. Вишла на берег и пошла, рикаючы. Да и стала вся худоба дохнути.

Хлопец ишов у час ночи. Було мисячко, по дорозе був сывый кунь, вин його хвоснув по морди и на третий день помьёр. Это Недуга [болезнь] була, люди казали.

[Умирала маленькая девочка, говорила матери:] «Выгани ее, вон ана стаить у белам! Парасята зашли у хату, выгани их!» — а никого ж нет.

Смерть, мо, прышла и сидела жабою. [Отец рассказчицы лежал больной. Вдруг появилась жаба и все время прыгала к нему на грудь. Ее выбрасывали на улицу, но она появлялась вновь. Намазали ее дегтем, чтобы узнать: одна ли и та же жаба приходит, и выбросили. На другой день она появилась со следами дегтя. И сидела у больного на груди, пока он не умер.]

Жыу бедны сапожник. Иде, видит: голый чоловик лежыть. Ось! Ну, прывьёу его дамой. Жинка вопит, а он: «Как-нибудь пережывём!» А чоботы шыу той чоловик. А той, голый, — ангел буу. его Бог посылае матку двух дитёу убить. А он пожалеу тую, дак другы ангел ея умэртвыу. А Бог ёго [первого ангела] низверг. И стау ён тоему сапожнику помагать. И ничого, жывуть. Жинка довольна. А раз заехау пан: «Пришли мне таки чоботы, шоб я к королеве пашоу». А ангел засмеяуся: як [увидел] у того пана Смерть з косою за плечима стоить. И пан и умрэ. Только Смерть з косою ангел бачыу, а сапожник — не.

Казали: едиць шофер. И стаить жэншчына на дароге, заусим голая. А ён каа: «Чо ты стаиш?» — «Дак дай мне адецца». Ён зайшоу у магазин и купиу плаце говае. Дал, яна и одела. Дак яна — Смерть — ужэ стала маладых ьрать. А яна кажэ: «Як дали бы мне страое плацье, я б старых брала. А як новае дали, дак маладых бяру».

Быв человек бедный велико. И нихто не шоу к ему за куму. Стретя ён Смерть и кажэ: «Ходите ко мне за куму». Она говорит: «Я — Смерть, я и так к табе приду». А ён говорит: «Я бедный, я и так никаво не боюсь, нихто ко мне не иде». Она говорит: «Будеш ты богатым, раз меня за куму узяу!»

На Юрья як вытчэ [полотно], положэ на воду и забярэ до праздника. Или затопають у воду, каб не було копыт коня Юрья.

Пэрэд Колядами (Коляды — то Роздво) хто нэ спрадэ кудэлю, то хлопци — шчо колёдувають — шукають куджль тую: «А де ваши кудэльки? Давайте спалим на пупе вашем!» Трэба сховати и потэсь [вертикальная лопасть прялки]. мати говорит: «Допрадай кудэльку, шчоб нэ було колэ потэси, бо колядники спалять! Допрадай, допрадай, або на пупе спалять!» То Коляда. Будуть ходить колядники и спалять...

Или допради, или — если не справицца — несуть к калодцу, обливают вадой и ко льду примораживают.

Перед Варварой увэчэра прали [вопреки запрету]. Пришла Варвара и чэрэз окно наложыла пальцы на лицо [женщине, которая пряла]. И так уси пальцы на лицови осталися на усю жызнь.

Сама моя тетка прала на тую Евдоку. Дэнь Евдокии буу. Она сядае пресьты. А мама кажэ: «Нэ прады!» А вона: «А, шо там та Евдока!» — она ей так. И в юй тое веретено упало и встало. Просто стоело [торчком]. И она хотила злизты. И як она вступыла — вэрэтено вломылося [воткнулось] йий у пятку. И зубамы хазяйкы сын вырвау.

На Сьвичкы неззя прясти, то отражаеця на животном. Рахитики могуть рождаци. Сверлить, чи струганком [работать], чи шо... Днём даже, а у вечори — категорически, то были сьвятыи вечори.

Ны можно сноваты у пэршого тыждня у Пист, у Сорок Святых, — бо воукы коля скотыны будутьсноватыся.... У вэчэр на свято снуе сосидка, и я хотела, а маты кажэ: «Нэ йды [сновать]! люды снують с растения [т.е. работают с льняной пряжей], а ты — с жывотного» [т.е. собираешься работать с овечьей шерстью]. А я посновала — и у усих чотырох овэчки ягнята родились — вочкы засноваты [родились слепые ягнята].

У вэчэры на варвару маты хвартука ладыла [а работать в этот день было нельзя]. И кажэ: «Няма коли до Варвары, а мэни трэба на смэрь хвартука наладыты!» [Выражение «на смэрть трэба выполнить работу» используется в значении: 'хоть убей, а надо сделать'.] И умэрла у тую ж нич.

Нельзя прясть у пятницу, бо у Варвары сэрцэ пробито веретёнамы [это видно на иконе св. Варвары]

Я, кажэ, была малая, да матка у пьятницу не дае прасть, а я села прасти, дак Пьятница пришла да так меня била, так била, што зубы павубтла, да кроу шла.

Або буде теля [новорожденный теленок] закручено.

[Одна женщина пряла в Дмитров день (26.X/8/XI). Ей сказали: «Что ж ты прядешь? Сегодня же праздник — Змитер».] А она ответила: «Змитер-Питер жопу вытер! Напраду, як гора!» Такие большие мотки пряжи. Назавтра выходит она в хлев — а там вол лежыть, як гора [т.е. пала скотина].

Красён ткать на Ляксея нельзя. Быу праздник Ляксей, када шчука лёд разабьець [17/30.III]. Адна малаица ткала кросна в этой день. А у калсце рабёнак спау. Ана пашла вады у калодец [набрать]. А кум рыба лавил. Приходзе, [видит] шчука ляжит на кроснах: «Шо ж кум на стол не паклау, а паклау на прясесте?» А ён и не клау. А ана у люльку не паглядела. Разрезала шчуку, паглядит — а там дитёнак кричыт.

На стяне нельзя аставлять аснову: будеш жыв — да Смерть пирде, будеш памирать — не памрешь. Глядите, детачки, зымайте скорее аснову са стены!

Да з лесу выходить жонка, высо-ока, у белом, волоса длинные, по земле волочилиса. Да брат злякауса, да зоболеу и умер.

Русанлки ходят у Русальны тыждень — не можно вышивать, шити, бо русалки будуть нитки путать.

Алексей — тоже празнавали. Алексей, чэлавек Божый [17/30.III]. Калысь расказвали се. Жэнчына жыла малада и маленьки дитя було, у калыске лежало. Она кросна ткала. А он [муж] пашоу рыбы лавить <...> Она кудысь пашла, а чэлавек принёс рыбу и палажыу ту [в колыбель]: «Ху! Принёс!» Нашчо он ее тут палажыу? [Вернулась хозяйка и говорит:] «Я ее щас парежу. Я буду жарить и есть». Парезала, парезала ту рыбу: «У чугуну буду жарить!» А она то не рыбку, а у калыску, где дитя палажыла. Алексей-чэлавек божы.... [Вернулся муж.] Начэ пахвастау — рыбу паймал. Она до калыски — а дытятко парэзано! Неззя, не трэба ткать [в праздник], а она села ткать. Дак ей Бог дал, шо она дэтынку уместо рыбы порезала.

[Святой Юрий считается хозяином волков.] Юрья-Ягорья празднують ад ваукоу яго. У лес на яго не хадили, боялись, ён на вауках ездить и рассылает тых вакоу — у кого где красть, сожрать. Старые люди не работають, не шыють — ад ваукоу. Юрий-Ягорий — рассыльник йих. Не пряли бабы, не шыли, шоб ваукоу не бачыть.

[Если в пятницу оставить в доме прялку, то придет домовик и будет тебя душить, тебе надо спросить: «К худу иль к добру?»]

У суботу (дедовскую) кросна не сновалы — покойнику вочы заснуеш.

На Деды на мотали, бо казали, што замотаеш да переплутаеш [дорогу] — дак и дед не приде на вечеру.

Мая мама гаварила: я прала у пьятницу и приходить жэнщчына и стаить ля парога. Я приглашаю: «Прайдите». А ана паднимае юбку, андарак, — и у ее ноги у ранах. И кажэ: «Я — Пятница, не раби [по пятницам]!» То матка ва сьне видела.

[Нельзя оставлять в доме на ночь недоделанную основу,] бо со старцами [с умершими] будеш ночоваци.

Гэто ж не остауляли [веретена] на Колядех, бо вужами пойдуть верацёна...

Балакали, шо як не зьяжешь на лето веретен до купы, то уйдуць ужами.

Свято було пэрэд Колядьми — Иван Золотоустый. Обдирала жинка лён у пьятницу. Ана ввечери закрыла вокна и начала обдирать. Пришли диты: «Мамо, шо ты робыш! Теперь свато!» — «Это маленько свато». Легла спать. Приходит до еи уночи дид — вуста золотые, аж до самых вушэй, аж палают ети вуста. А коло ёво маленький чоловэчок, лысенький. тот будит еи да и кажэ: «Посмотри на мэнэ. Ты казала, шо я маленький, а я вот який вэликий!» Над порогом полици доуги булы, клалы туды горшкы. Етой дид по самую полицю головой подпер. Чуть, каже, горшкы не ворушацца. Ена крикнула, збудилася — и усё. Маленький — то Кульма-Демьян быу, шо после Золотустого ходя. Не прядите и не тчыте у свято!

На Юрья не моно тслати полотна [для отбеливания], бо Юрий конем перееде, будуть копита конячи. Не треба стлати на Юрья на росу, бо Юрий копитами походить.

На Варвару жынка сито починила — и дитя нэ бачыло [ее ребенок ослеп; зрение вернулось лишь после того, как женщина разорвала нитки, которыми зашила сито].

Колысь на Коляды нэ пралы, нэ лэпилы даже ничого. Была свиноматка поросна. Я узяла да залэпила припэчка [подмазала печь]. А свиння «на двор нэ йдэ» [перестала испражняться] — залэплено ей усэ... На моих руках усэ [лечение] робылось: проризалы бритвой, да вона, тэя рана, зрослась да усё. А поросята околели.

[Нельзя работать вне дома на Ивана Купалу.]У нас жэ четырнаццать душ на Йвана Купальского потопилиса. Значить, пошли грэбти сено. Цэ ж у нас Прыпять була, река. Приходют они до реки, а не було у них мотору. И баржа стояла... И цэ ж то у голодный год було. [Они стали переправляться на барже, и все 14 человек утонули, так как поехали работать на Ивана Купалу.]

Жэншчына пашла с дитёнкам жыта жать на Хлеба-Бориса [день Бориса и Глеба]. Акудава воук узяуся и забрал таго рабёнка — у пяленках, саусим. Ну и панес. А ана ужэ давай прасить волка таго, штоб он таго дитёнка аддау. Так он аддау и принёс. Барис эты и наказал. Можэ, эта и не воук, а Бог быу...

У пьятницу прасти не можна, платья залить не можна. У неделю хлеба пекти. Жэншчина у пьятницу золила, а у неделю хлеба пекла. Прийшла Пьятница ночью, аблупила кожу и павесила над духом, над печкай. Затым, кажуть, што у пьятницу не прадуть и платья не золють.

Одна жэншчына белыла печку на Варвару. Вот ей во сне и сныцця: прыходыть, кажэ, такая хорошая пани, и уся у глыни умазана, усё запыляно. И говорыть, кажэ: «Подывысь, шо ты мни зробыла!» И вона злякалася во сне и сказала: «Бильш до смэрти нэ буду нэчого робыты на Варвару!»

Кались ехала машина по сашэ. Выходит с-под мосту голая жэншчына. Ну, выйшла и просица, шчоб ее падвезли. Яны ее на машыну узяли. И спрашивають у яе: «Чого ты голая? И кто ты таки?» А яна атвечае: «Я Середа. На мне абъели усё на свети». Ну и вот, была на машыне, и никто не бачыу, де ана делась. Ну жэ, срэда — посны день, а люди ели скаромная и усё, и вот не ёй абъели усё. [Комментарий собирателя: «Рассказ широко бытует в деревне; похоже, не завезен из города».]

У пьятницу нельзя золить, прасти, тэрти, мочить лён. Пьятница, называецца — ужэ оддых, мати покойна казала. Одна баба [взялась] бельё прать... Не прасти, а прать и золить, и щолить. Ужэ села, лучину палила. Она села, и приходит ввэчэри [в четверг] Пьятница. То й кажэ: «Марино, Марино! Подивись, якая я, яке у меня чэрвоные вочи! Бо ты мне запарываеш вочи». То ужэ Пьятница. Увэчэри, у четвер! А она [Пьятница] так лякае — перевернула усё [опрокинула бочку, где золилось белье]. Да й покинула [та женщина] золить.

Кажуть, шо выходить на сонцэ у белом платье Нэдиля. Она выходить да й кажэ [работающим на стройке людям]: «Я — Нэдиля! Вы ж мэня зарубалы, да й зарубалы мэня». Мы ж ужэ у нэдилю и хату рубаем, и дрова рубаем, — то вона и плачэ...

@темы: чтение

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Народная демонология Полесья, том I, Л.Н.Виноградова, Е.Е.Левкиевская

У поудень пужае. Можешь побачыть. Один раз ехало, ляскало — в лесу скриня здоровенная. Кони идуть, а голов нема. И у той скрине [что-то] стогнало: «О-о! О-о!». У поудень можэшь побачыть: иде у капелюшы, з тросточкой, несе на руце пинжак. Пришоу, стау протиу нас и рогочэ. Як человек, а зубы, як у коня, нагленные. Стали мы молицца — и он в болото пошоу. Ведьми вот захочуть человека спужать, дак спужають.

От, людына бувае, и говорать, если вона будэ все робить врэд, врэд, врэд для другых людэй, так она можэ ужэ заниматиса таким колдунством, и ужэ она будэ чорт. От з чого появляются тые злые духы. То у нас одна баба была, от, кажэ: «Дочэнько, нэ дають мне покою [черти]. От, придуть оны в ночы да зовуть мэнэ. Да, кажэ, по корчэ мянэ возять, да ужэ розвиднее, до хаты иду, а оны усю нич по корчэ ходять». Она ведьма була. Пуприходять, кажэ, у костюмах нових да в шляпах, да поодёванные. Нэ дають покою, кажэ, я ужэ и старая, нэ здужаю, а воны усе на мене сунуть, да сунуть, да сунуть [таскают].

Ведьма знаеца с тэми нечистиками. Ведьме нада абстригтись...

Ведьма знаеца с тэми нечистиками. Ведьме нада абстригтись, шоб нельзя было ее схватить за косы. Она с чортами знаеца, то воны ее могут схватить.

Сатана, ему надо щорок обрук давать. Усю худобу [черти] заберут. Потом дойде до дитэй — усю семью оддае видьма, а воны, нечистые, йой за то усё принесуть, не зна, откуль... Вона [когда предсказывает, жив ли человек] у зеркали покажэ: чи твой чоловик, чи не твой чоловик, а вин, можэ, вже пьятнаццать лит у земли. А вона тоби у зеркали дьявола постави.

Две сестры были, одна была багата, у ее масла много, сыра много, а у тэе — одну коровку держала — и вона бедна была. И кажэ: «У тэбэ добрэ, усёго многа, а у мэнэ нияк нэ получаеца». А вона кажэ: «У тэбэ е хоч кусочэк сыра?» Кажэ: «Е кусочек сыра». — «Ну, бэры ты сваго сыра, а я возьму сваго сыра. Ходим на воду». Пошли воны. Тая еи бедна сэстра вкынула свэй кусочэк сыра на воду, вон плыве па воде, и его ниц не ест. А як тая, друга, сваго сыра кынула, то ей тые кузякы, тые жабы, тые шо... ухопились за того сыра и аж бьюцца, рвут таго сыра. И вона кажэ: «Вот ты завидуеш, шо у мэнэ всэнько е, але готак мою душу будут на том свете чорты рваты за тога сыра». И ужэ на колько вона год подпишэцца [заключит сделку с чертями], то вона раньшэ не умрэ.

Умэрла жэньшчына молодая, и вот ии поховалы. Як мужык прошчался и нагнууся до еи цэловаты, то кошэлёк выпау, в грудном кармани буу. Вин до кошэлька — кошэлька нэма. А вин кажэ: я прошчався, вин вискоуз и у гроб попау. Трэба откопываты еи. Так вин пошоу до батюшка пытаты, чы можна откопаты еи. Батюшка кажэ: «Откопаты-то я разрэшаю, оно иды до сэльсовета пытай». Сэльсовет разрэшыу. Ну, пошлы откопуваты. Откопалы еи, а там шось ляскае, стукае, в гробую Шо ж это такое? Ну, открылы гроб, а там в еи впылося два ужи и ссуть, смокчуть. Вин хотеу порубаты [ужей], а батюшка кажэ: «Не, нэ можна, гэто еи диты, вона двое дитэй стратыла. Вона заслужыла, нэхай ее смокчуть на тым свиты». И вон кошэлька того выйняу, батюшка другый раз панахиду отслужыу и закопалы.

Як мати два разы своей груди дитяти дае [отняв от груди ребенка, через некоторое время снова кормит], то тое дитя буде молоко у коровы тягти — ведьма буде.

[На Купалу, Рождество ведьм береглись.] На Купалу вона выкупается у жите, свиньёй делаеться и калесом. И калдуеть.

Старец пришоу на ноч. А она сабиралась у полёт, она полетела, а тело осталось. Старец [перевернул тело ногами в изголовье]. Она, як вернулась, билась, билась, да и бицца больше некуда. Сын ее, попросил: «Дедушка, зделай, як было». Старец зделал [т.е. обернул тело спящей ведьмы в нормальное положение] и сказал: «Смотри жэ, падла, свиння, большэ не летай! Ещё як приду, зделаю так, и не разделаешься, будеш так лежать!»

И лён сыплють. Мак, лён — это коб ведьма, як идэ, то покль шчоб она пэрэшчитала то усё той мак и ето семье пэрэшчитала, покуль вона дойдэ до двора. То ж, значить, покуль вона пэрэшчитае, [то не войдет]. Прокиву ложыли, коб опэклася.

пред Иваном стрыкали крапиву у окно, а тады ету крапиву снимут да сонца и яна лякарство была. И гладышки мыли этай вадой, и парились у бане, и вабче как лякарство. А на сарай, де карова стаит, борону, грабли ставили, зубьями вверх, ат ведьм.

Ведьма чуе, як корова телицца, и слядить места ат коровы узять. Паслед хазяин доужен у пуне зарыть. Буде корова болеть, буде скидать — як на улицэ зарыть паслед.

Мушчынные кальсоны, самотканные пояса повьязвали на огы [коровам], шоб ведьмы не брали молока.

Через ножа процеди молоко. Цэдят на ножа або на голку, а те [ведьмы] ужэ упивають [и им колет в животе]. Или помый ету доёнку — да й у отхожую вылей. Буде ведьма тягти, дак шоб смердило молоко.

На Ивана на Ведьмина — это перед Петром в летку — дак ета тоже ведьма ходить, ана ходить, малако атбирае у каров. Ета уже тады двор пасыпають пасвяцоным *маком-самасеем. Абсыпаешь да и кажышь: «Як етага мака никому не падабрати, так маю кароуку никому не адняти». Адна расказала: дак тоже, на Ведьмина Ивана абсыпала [маком] до квортачки, до варот. Тепера всё-таки буду я стерегти, кто ж всё-таки приде. Ну, стереже. А иде воук. Да пакидае лапы на парог, на квортачку, далее пабег, пабег да дому. Убегла она [женщина, обернувшаяся волком], у двор к собе, и кожа ета злезла уся з ее. Она стаит голая, як мать нарадила. Дак та, каторая ехала на ём, давай кричать, а хазяин спау её, да вышеу на двор, а та кричыть, а та голая стаит. Дак он её [свою жену] набил да и кинул: «На чорт ты мне». Ен не знал, што ана ведьма.

В России було. Тыи люды говорылы: учительница жыла у одних на квартире. Ведьма на ее разгневалась. Бывает полвода весной — снег идёт. Зробили кладку до сарая с порога до крыльца. Свинья идёт по кладке, схватит за ногу и тянет в воду. Она жалица стала людям: «Свинья у гразь тянет». — «А ты возьми ножа и, як будет за ногу тянуть, ухо разрэж». Так и сделала. А она [свинья] сделалось — ничого нэ видно. Тэпэр надо еи искать по деревне. Пошли с хаты до хаты: де больную жэншчыну нашукають. Лэжыть бабушка, закручэна голова: «А шо такое вам, бабушка? Голова болить?» — «Ой, у мене ничого...» Развернули нахально, а там — ухо разрэзано.

Видьми на Юрья ходили у корови молоко доить. Корова приходить домой выдоена. У нас так було. «Можэ у хливе вуж есть?» — кажэ мать. А батько кажэ: «Кабы вуж, дак кажен дэнь сцэ, а тут — нэ». Радом з нами Варыса жыла, она видьма. Батько пошоу до той Варьки, перебиу палкой ее спину. Два года она лежала потом. С тих пор и молоко и цыцки у корови добри.

Это у нас туточкы кедысь бу чоловик такы. Ну, и вин вьюны етые ловиу, рыбу. Ишоу, а воны [ведьмы] — перад Купалом чы шо — да ужэ тыми сороками скынулыса, тыи колдуны ужэ, тые жонкы. Так вин ишоу, а ежына, эта ягода, и пераплэласа через дорогу, а вин ужэ здоровы таки дед. Да узяу зачапыуса, да упау, да тые вьюны рассыпау. А воны [ведьмы-сороки] порасхапалы. А як воны порасхапалы, так вин крохы тюкнуу сокыркою по тый ежыни. И нэ пересик. Тэпэр вин шчо... [Через много лет] повиз горшкы далёко туды, да остановыуса ночуваты. Там старый, а за грубою, за печкою, сыдыть жоночына. [И спрашивает]: «Скуля вы прыихалы?» Кажэ: «Ну, гэто з Ласицка люды» — «Ачи, кажэ, естя той такый и такый у вас, чи шчэ жыу?» Той кажэ: «Шчэ естя», — а сам злякауса. «Кедысь мы, — кажэ баба, — молодые булы, да вин вьюны нис, а мы занималыся такымы глупостямы, да — кажэ, — пудвалылы яго, а вин вьюны порассыпау, да мы похапалы у яго, а вин, — кажэ, — тюкнуу, — кажэ, — сокыркою, сякнуу — дак у мэнэ спына [перебита], и тэпэрачки я калека»... Ужэ много лит прошло. [Они ему не отомстили?] Воны ж нэ зналы, шо то той чоловик.

Пошла хозяйка коров доить. И видит: вокруг коров колесо катается, не дает корову доить. Она пришла в хату и спрашивает мужика: «Што ты за колесо коровам поставил?» Он пришел в сарай и принес колесо в хату. Протянул он веревку через колесо и прибил к полу. И полегли спать. Утром проснулись — а соседка лежит на полу, и через задницу и через рот веревка протянута. То соседка ведьмой была. Она у коров молоко сосала.

Ведзьмы жыбыми скидаюцца, и собакой, и сукой, и кошкой, ишшо катком [телегой] може, шо колёса ездит. У батьки була корова, кто-то ее усё ходзить и доить. Он престерег ее, сховауся. На Ведзьмина Ивана вона пришла корову доить. Он ей: «Што дзелаешь?» Вона здзелалсь катком, а вон ремень сняу и у дырку его. Когда он протяг ремень, получилось уже — [ремень] у жопу и у рот. Вон тягнет тот каток, а вона зробилась бабою и взмолилась. И это була кума.

Раз гляжу: огненное колесо катицца за хлопцем. Дак он смелый був. Хвать его и на дерево повесиу. А наутро глядь — то кума его висить.

Ужэ Запускы жывуть, ужэ пист заутра будэ, и ужэ тую вэчэру йимо — то трэба сыра покынуты за зубамы и носыты яго аж до Усюничли. На Усюничлю идэш [в церковь] и того сыра бярэш, и там побачыш, котора ведьма. У тэе будуть у ведьмы... Ну, колысь доилы у дойницы, то тые дойницы будуть на голове у тэе ведьмы. Можэ, там штук и з дэсять будэ у церкви стоять.

[Распознают ведьм, имея при себе особую свечу: надо придти на всенощную службу со страстной свечой, которая уже горела на 2-х таких же пасхальных службах, т.е. использовалась уже 2 раза, а это — третий раз, да перед этим поститься надо 3 дня. ] Из страстное свечкай нада ити, шчоб ведьма к тебе не падступила, яна тады не падыходя, а ты яе бачыш, дак у яе тады даёнка будя на галаве. Як ужэ идеш да цэркви из тою свечэю, дак бачыш у яе даёнку тую на галаве, — яна ж малако адбирае у кароу.

Ведьма молится назад [читает молитву задом наперед]: «На небечи, ижэ еси, отчэ наш».

На Яна набэрэм мурашнику до усходу сонца, пэрэсыпем мупашником дорогу и посмотрым, чы пойде яе [ведьмы] корова. [Считалось, что корова ведьмы не может перейти место на дороге посыпанное муравьями.]

Одна жэншчына пришла на роботу. Хозяйка дала ей масло кушать. Замотала у тряпку. Оно ростаяло — и там осталыся щуры и лягушки. [Значит, хозяйка была ведьма.]

Да ту жэ костру, конопли, святого маку шчэ бэруть... И пэрэсыпають дорогу, дэ товар идэ. Цэ на Купала. То гэто, кажэ, што вона тоди мусыть йисты чэрвы [в молоке ведьминой коровы будут черви], нэ будэ йисты молока...

И однэю дорогой ходить скот, то бэруть да сыплють самородни мак. И посыпала баба по дорози. Однэй жэнчини черви з молока идуть. Выдоить да поставить, да и с червями тое молоко. И смэтана, и масло — ничого, по усём червы идуть. [Женщина, которая сыпала мак по дороге, сказала ведьме]: «Ты зъела мое молоко, а топэрь ешь свое, да с червами».

На Купална Ивана узнавали, хто ведьма — перепинали ниткою дорогу: уси коровы пройдут, а ведьмина не пойдет. [Эту нитку называли] «ворочанка». То як выйдецца из бёдра, лишняя нитка.

Мого хозяина брат був. [Он рассказывал]: прышла корова, и выдоить никак нэ моглы. Прывэзлы мушчыну такого, и вон взяв дэвить полин, з осова [осины] полина зрубив. И тэми полинамы пичку затопив. Воды прынэсли, туды трапку новую, и [в нее] дэвить голок пыхнулы и так варилы. [Пришла соседка]: «Марья, шо ты варыш? Марья, выстав того горшчыка, душа з мэнэ выходыт». Вжэ на колина стала, молила.

Раз Ян [Иванов день], то гэто значыть делають костра большого и сидають, усю ноч сыдять и спивають. Цэдилкы кипятилы. Варылы цэдилкы, шо видьма прыйдэ за цэдилком. То мам росказувала. И якася пришла. И таки дядько буу. И пришоу кит. Дядька ошпарил его кипятком, а скота зробилася жэншчына. На други дэнь выйшла [ошпаренная женщина] — а у ее уся морда красна, попарэна.

Цэдилку варыли против Купального Ивана. Натыкають голок — и она [ведьма] прыйде. Кипятили у хате на прыпеку и кипятили на двори. [Ведьма обязательно придет и будет просить прощения: «Прости меня, я больше не буду». А ей нужно ответить]: «Возьми тэе соби, што мни зробила, то я прошчу, а так — не прошчу!»

Ложаць огонь у буданах, збираюць цадзилки, што молоко цедзюць, и у цадзилки утыкаюць иголки. Но уже не трэба ни с ким говорици. И кидаюць в чугун с кипячоной водою. И хто молоко тягне [ведьма], вона доужна прыцци. Приходзи, стукае, грымае, шоб пустили, а як не пусти, не обзовецца, то, каже, лопне. Вона скидаецца даже жабою, штоб пролезть. Если тэй жабе отсекти сокирою лапу, то у тэй бабы руки не будзе.

[Способ распознавания ведьмы.] Е такие змеи, ходять и молоко тягнуть — ведьмарки. Возьмут деуки на песку наложат у Красну суботу [суббота на Страстной неделе] костры и палять. Брали цыдилки, кидають в чагун. Идут на кладбишчэ и три мирки з могил беруть, тыми мирками мешають у костре, держать их в руках. И тые цыдилки у чагуне киплять.

На Купалу, когда ведьмы росу собирают, кладут у цедилку двенадцать иголок у двенаццать часоу и варят до самого часу на огне. Хто колдунья, то колют под боки тэи иголки. И ведьма приде и буде бегать вокруг двора, стучацца.

Жабу-видьму проганялы [таким способом]. Бэруть цыдилку, сажають дэвьять голок туды, кыпьятять. Видьма враз прыбигала, вона прамо нэ можэ поставыты — зэмля пид нэю горыть. Та просыть, шоб нэ робылы люды того. И вмыть зныкала, и нэ було ии бильшэ нидэ.

Колись клали огонь увэчэри [на Ивана Купалу]. И поставляють гладышку келя огню. Там вода йе, кипить, да кидають голку и накрывають цедилкою. То кипить там, та голка, — то кипить у ведьмы сэрцэ. Вот, вона приходить, скидаецца на собаку, хочэ лапою открыть [крышку], гладышку вывернуть, шоб не кипело там, [не жгло] ее сэрцэ. А там деуки стоять, спевають про ее: «На выгони огонь горить, / А у нашей ведьмы жывот болить». Вот, хлопцы хловили ту собаку — так старые люди казали нам — и поодрубалы ей лапы, коб узнать, хто ведьмаруе. Назавтра оказалось, шо цэ вона, бо поодрубанные пальцы на руках.

На Купайлу треба покупать новенького горшчика, дэвьеть голок, цэдилку ставять с молоком на жар. Вэдьму печеть, она придёть, будэ мучиться, если позычить ей щось, пэрэстане [прекращается боль.]

То бэруть за девять днэй до Ивана Пэтроуського, ломлять девять колкоу восыны и от, пэрэд Иваном, варать их у чугуне: то кажуть, на Ивана видьма та придэ шось позычать, хоч соли [так узнают, кто ведьма].

Маслена [неделя пришла]. Як хочут пабачыть ведьмы, кидають на крышу палку: кольки дней маслена, стольки палок. На Паску узять тапить печь [этими палками]. Кали топицца, ведьме нудно, трудно. Она приходит и просит: «На шо ты топиш?» Усе ведьмы поприходили и усе просяцца. Ей той дым в очы заходе.

На Яна ведьмы ходят, усякэе вробити можэ... На Яна, мне казала суседка. Вона была чи знахарка, чы шо. Пошли мы з ею па крапиву вэсною, а вона кажэ: «Ну, заутра Ян, о! Заутра ведьмы ходят, заутра ворожат». И кажэ: «Знаешь, шо трэба рабити на Яна? Трэба до усхода сонца встаты — як хто кому шчо робить и раздетися, як мать народила, гола, и узять веника и гэтым комлем мэсти ад порога до стола — аж до покуття. И, кажэ, поставити увэрх тым, шо метём, о тут, коль стольницы. И вун [веник] штоб быу цэлый день стояу. И якая баба тады мусыть прийти штось позычыть». У мэнэ раз так було. Отелилась корова, а тэе масло — белэ. И я сделала так, як вона учыла на Яна [поставила веник прутьями вверх]. Тут мы снедали рано, и гэто тади вона прышла [соседка]. Кажэ: «Позыч мне ложку». А мне ужэ и памьять забило, шо то не трэба рабить, и дала тую ложку.

Говорылы у нас так когда-то: хоч ведьму увидеть, то наложы хомута навыворот на сабе и сядь коло сарая — и ее увидиш... Цэдилкы вари, то ведьма буды прыходыты.

Дивляца чэрэз рышэто. То эта такий есть день, але я не знаю, как тобе сказати, забыла. Дивляца. Але хош она тебе не зробила, ты побачиш. Трэба шчэ до обида подивиця на сонцэ чэрэз ришито. То моя тётка подивилася чэрэз тое ришито. Кажэ: стоить эта Катэрина, шэ одна жинка умэрла и тая, шо свечку забрала. Кола нее стоить такэй палик, а друга коло зэлэни стоить, Юхимка, и нэ ховаецца од мене. То моя титка точно бачила. То одна ей приходила проситэсь, шоб вона не казала никому.
Если хочешь побачить ведьму, надо в марте месяце впоймать гадюку, отрвать голову, закопать и на том месте посадить горох, шоб он к Купайле подрос. На Купайлу надо обвязаться тем горохом, сесть в сарае за борону, що стоить зубцами к стенке и сести и ждать и побачыш ведьму.

Як ты хочешь узнаць, хто у тебе молоко тягне, трэба забыць вужа, у землю закоаць и положыць у пашчу ему одну чи две горошины, и як вырасте, то трэба на Ивану Купайлу положыць на плече ту горошину, шо выросла, и тада побачишь ту ведьму, шо до тебе иде.

Да просто ходять ведьмы и доять у хлэвах. Раз посаветовали хозяевам, шоб они достали ярчука. [Ярчук — щенок, полученный от первого помёта такой суки, которая тоже была взята от первого помёта — и так в трех поколениях собак. Ярчук может распознать ведьму.] Дак ведьма таго задавила, таго ярчука.

Колись много икон було [в хатах]. Як у кого икона тёмна, значить, это [хозяйка хаты] ведьма.

Если ты знаешь, што я ведьма, и я пришла к вам гулять, — павярный вилки, ухваты угору зализом. И если она ведьма, то ня выйдеть з хаты, пока не павернеш назад. (мотивы замыкания ведьмы в пространстве)

Перед годовым праздником [ведьма] превращаецца в свинью. Если хозяин заметит её, то берет вусова [осиновую палку] и бьет ее один раз. Она просит, штоб ударил еще раз. Если он не ударит [еще раз], она умрёт. (возврат неуязвимости при втором ударе)

Як поврочать корову, то на голки цэдили молоко, штоб скололася тая ведьма на иголки... З колодца полное ведро бралы, а з ведра полную кружэчку. И кидалы туда дэвять жаринок, угольков. Як потонэ, значит, поврочано [наслана порча], а як плавае, то тэй водою скотини глаза промывають и на круки [дверные петли] выливають, а кружку до горы пэрэвэртають, штоб сидела ведьма тамоньки, пуд кружкою.

На Ивана Купала подкараулили знахарку, котора коровам колдовала, штоб молока не було. Клобучиха, звали. Так, на Ивана Купала нес пить, знахорует. Бачыли: сняла сорочку, повесила на изгородь и нагишом пошла у город. Хлопцы ие на утреней заре караулили, сорочку не дали надеть и по деревне из конца у конец нагишом водили. Дак до самой смерти знахоровать не буде.

[Надо бить по тени ведьмы-оборотня, чтобы навредить ей.] У Купальску ноч, когда ведьмы превращались в свиней и хлопцы били их палками, — нада бить па тяну. И ты ня думай, шо па свинне бьёш — нада лупить па тяну, шоб пачуствавала. Свиньями ходилы, авецками бегалы, тебе здаеца, шо это свинья, а это ж чэлавек.

[Чтобы навредить ведьме, нужно перейти ей дорогу.] Если вона бачить, шо ей перебежыть дорогу дытына чи людына, она приходе, падае в ноги, руки целуя, шоб назад перейшла. Бо вжэ вэдьма помирая.

Ведьма усе робила жынке, шоб нычого ны йшло во двори. А ей дид подказау: ты злови жабку малэньку, да возьми у марлэчку цэю жабку, да над газом чы над плитко. грэй жабку. Тольки, кажэ, нэ кидай жабку в огонь, бо умрэ ведьма. А та будэ — ведьма, шо робить шкоду — ходить да пытать: «Ну, шо ты робишь?» [И вот ведьма приходит к этой женщине и спрашивает, что та делает.] А вона кажэ: «О так шо-нибудь!» ВОна зноу идэ: йийи ж пэчэ, цюю гадюку, ведьму. [Так ведьма приходила несколько раз.] А она допэкла: «Шо ты робишь? Шо ты робишь?» А она ту жабку кинула у огонь да й кажэ: «Господи, прости мэнэ, шо я жабку спалю!» А ця ведьма чэрэз пять нэдэль згорэла.

Быу у водной баби хлопец в работниках. Раз на Купалу придэ вон до дому, а хата полна видьм. Дивиуси з-под раюшкы, як вони варэт шо-то. А потом водна лизне то, шо варэлы, и политыла у комын. Вси так. Хлопэц кажэ: покушаю й я соби. И политиу. Прилэтэл кудай-то, там хозяйку знайшол. «Пойдём, молоко носыть будэш мнэ». Потом дала ему чорного коня и кажэ, шоб ни «тпру», ни «но» нэ говорыл. Поихал он на конёви. Думае, дай скажу. Кажэт: «Тпру!» Конёви пропау, а вон — на коцюби стау. Два дни шоу до дому. Бэда ее знае, чэм вони лэтилы.

На Ивана Купауного була бабушка, и дэвушка повэла коня пасти. А то бабушка росу смитае и тою росу смитае у горшок. Насомитала полный горшок. А я посмотрю, шчо вона там дэлала и [то же самое сделала] вожжамы — и усэ вожжы у молокэ були.

Ведьма и у короу молоко, и у жэншчыны адбирала, и росу збирала на Егорья. До сонца выходять, якие знають, збирають росу у вядро и говорят: «Што куме, то и мне: и ужыное, и собачче, и кошачче, и коровье!» И тады ужэ всякое молоко бяжыт са усех сукоу.

[О недавно умершей соседке.] Кажуть, што вона раздевалась наголо и бегала на Ведьмина Ивана, и крала малако з каров з людских. И коли она вмерла, то оно [молоко] пагло знутри, вано блехало у грабу, усех мужчин аблило.

У аднаго хлопца умэрла матка. Йона була чароуныца. Прыйшоу сын да суседа и кажэ: «Ходим рабыць гроба матци». А матка суседа кажэ: «Нэ йды, сынок, бо ена чароуныца». Йон нэ послухав, пошоу. Зделали гроба и пришли у хату снедать. И снедаюць ани. Ена лежыць на полу. Дочка зняла и поклала, и зноу накрыла еи. Дак ёна, мэртва, сила. Дак той, каторый прыйшоу, кажэ: «Макэй, дай мами чарку». А бабы побегли з хаты. Сын трохы растерялся: шо рабыць? Грабовшчик кажэ: «Трэ на йи кыпятку налыць». Вытяглы с печи чугун кыпятку и линули. Як линули, дак усэ вылетело з еи, тильки шкурка залишылась. Дак тоды шкурку паложыли у гроб и закапали.

На Купалу роблят «вэдьму» [чучело] и спалюют ее, чтобы больше не ходила, нэ доила. [Говорят, что в этот день ведьмы из ада выходят, поэтому спалить надо.] Говорят, шо видьма ходит, молоко доит. На Купалу ее палют.

А як кажуть «у носу мухи», то той человек ведьмак. Колись говорили той ведьмак, коли «у него мухи у носу», по-современному — гыпнос, значи: лишне умный.

Чорны чалавэк, мушчына, чтобы глаза были чорныя, и чорны воласы. Он чорну магию чытае — книга такая, яё тры гады надо чытать, если паймёш, усё будишь знать, а нет уморисся.

[Как сделаться невидимым.] Надо взять чорный кот. И у чорного кота есть такая косточка, што буде человек ходить и нихто не буде яго видеть. Надо етага кота узять и сварить. И кажду косточку узять — и к зеркалу. [Царапни себя одной из косточек] и як не будешь видеть сам себя, то ужэ начынае чэловек колдовать.

Чародей если ничего плохого нэ делает [людям], то два воука с-под печы вылазють и нэ дають спокою, шоб плохое што-то делал. Здоровье мог попутать.

Уроде, говораць, шчо той знахор, который не звучыу усю гэту чорну магию до конца, то вун ужэ доужэн откупицца от гэтых, нечыстых. А уже который звучыу, вун ужэ усими нечыстыми командуе. Вун не подчыняецца ужэ Богу, вун пудчыняецца сатане.

[Колдун читает «Чорну магию» в 12 часов ночи и только при свече. Если все, что требует от тебя сатана, ты выполнишь, то все тебе удается — живешь богато. Но если ты не выполнишь задание, которое там] впысано, нэ вытрымаеш его, то з ума тронешься.

Один чалавэк зачитауся чорную книгу. Жонка берэменна тую книгу у печ [бросила]. Йон пузо разрезал ей и дятёнка вынуу. Нада три душы угробить, патаму шо сил не хватила дачытать книгу — дурный зделалася.

А шче книга така йе — чорна магия. И надо её читать не подряд, а после третьего стиха четырнадцатый. Только хто ету книгу прочёл, тот седеет. Но может ведьмачить. Только книга эта на добро, а не во вред.

Був знахарь одын. Он будет умирать, больной. А сын говорит: «Перэдай мне, я буду знахором». А он говорит: «Ты знаэш, сынок, когда я буду умирать, то ты когда посмотришь, то ты никогда не схочэш быть знахором. Ты, — кажэ, як я усру, то меня положать на дауку, то ты, — кажэ, залезь не печ, да наложы хомута на голову, и, кажэ, — смотры [сквозь] хомут на мэня, и ты усё будеш видеть». Он [сын\ залез на печ. Только ёго [умершего отца] помылы, аж прыходять утрох — такы одети, красиви, у чоботих, такы красиви парни ну, черти прышли. И берут, удвох, один у одну торбу режэ ёго по куску, кладёт у обедве стороны, и другой. И тый в четыре торбы уложылы усё ёго тело. А один ничого не берёт. Берёт, надевае ёго [мертвого] костюм, лицо точно [такое стало, как у умершего]. Лёг. Усе плачут по ёму. Нихто ж не видить [чертей]. Той сын слез с тый печки, скидае хомут: «Мамо, топи сало на сковородь и грей кыпьяток». Нагрела та мама кыпьяток, сало тожэ ужэ зжарылос, кипит. [Сын] як лынуу воду, а вин [чорт] так устрэпэнууса, а потом як хдоймецца, да як пидэ у гору, столь [потолок] узняу. И нэма ни покойника, ничо не стало.

Был у смедини знахорь. У него була жонка да сын. Он мог шэптать да приробить. За это он должен был свою крыви дать. А хто у него йе — жонка да сын. У ночы к нему чорты прышли, у прорву кинули и бить начали. Говорють: «Дай коня!» А он кажэ: «Берите кобылу». Они его ещо мучають: «Дай коня!» А он: «Берите кобылу». Однесь ноч ён не выдержау да кажэ: «Берите коня». Тут же чорты шчэзли, а поутру евонны сын помёр.

Лэтиу вихор... Наставь ножа [навстречу вихрю], то на ножэ останецця кроу. То люди детят, шо пэрэкидаюцца у чэрты. Колдуны ето робили. Ото летиу вихор. Один кинуу на вихра сокирку и не стало еи, полетила з вихром. Через нескульки лет поехау у другэе сэло, ночовау [в одной хате]. Глянуу пуд лауку — лежить его сокирка. «Чого моя сокирка у вас?» — «А куда кидал?» — «На вихра» — «Шо ж ты мне зровиу!» А у того дида одрублена пьята.

[Колдун отводит тучу.] Вин хату строил. Сбираецца хмара, така чёрна. А вин стане и кажэ [что-то], да и збалакау хмари — оны на два концы и разойшлись: на одном концэ дожь, на другом дожь, а посрэди — нэма.

Скажэ колдун: «Стань камэнэм». И будэ [человек] каминням.

Чародеи на могилу ходють, бэруть пэсок з могилы, з трох местоу. Осыпають того, чэрэз которого робёнок болеет.

Ведьмачи давали перепой [снадобье]. Оны убивалы вужа, вишалы на кустику. З вужа капала кров, под тую кров клалы корушку хлиба. Когда капнет кров на хлиб, хлиб стогнау: «Ох!» Той хлиб бэруть в позюр, в водку кидають — и погубить могут людэй ведьмари [этим снадобьем].

Колдуны брали щепочку от дерева, вырванного бурей, подкладывали в дом, и в том доме муж с женой сварились, бились. На строительство дерево, поваленное бурей, нельзя брать, бо война у том доме буде.

Я босяком пашла за вадой. Мне суседка гавориць: штоб ён [сосед-колдун] твой след не узяу. Вон совка нясе, с правой стороны пазирае. Сышоу на мой след, мокроватый буу у берега. Совком мой след бере. Я уся задражаласа. Я тади вускочыла и кажу: «Ах ты така сволочь, зачем ты мой след береш? За мою доброту!» Юн тади песок и вусыпау, заховау совок. Гавораць, песок [со следом] надо браць не голою рукою, а чым-нибудь, совком. Трэба продраць комена, дзе туды дым иде, песок ложаць у комена и держаць там год. Песок там и сохне — й чаловек, каго след, сохне. Як ужэ хто умирае, трэба бросить у могилу [след], дак чаловек сохне-сохне — и умре. [Говорят особые слова]: «Бяру тваго следа, коб не даждау ты вячэры ни обеда! Коб пиу адну воду и не даждау другого году!»

Колдуны насылалы на малыи диты ночныци [ночной плач]. Свекор напустил на невестку порчу. Пришел тесть, побил его и говорит: «Мий чорт старшый за тэбэ!» То то вжэ [оба] колдуны булы. Воны можуть тэбэ шо хош зробыты.

[Колдун может навредить, т.е. дать быка.] И було шчэ так, казалы: «дасть быка». Пилы горилку, и там трошкы скынулы, як перцу. И той як выпье, дак дуба бае — вин кончаецца, вин рэвэ, рвэ всэ на соби, вин зэмлю пид собой грэбэ. И ничого йому зробыты нэ можно. Кажуть, шо як весна, то весною гадюкы лыняють. И бэруть тую шкуру, сушать и стырають на табак. И ужэ дэ кому хочэ на злэ зробыты, то кажуть, «дасть быка».

Знахарь воды з мэрцы набэрэ [воду, которой обмывали покойника], и подолье тебе под хату, шоб ты перешол. Тогда человек хворать будет, дети в хате плакать будут.

[если кто-то подсыплет зелья и пошепчет на еду или питье, то говорят: «зроблэно» или «дання», т.е. 'переданное тебе'.] Як дання до чаркы приговорить, то человек заболеет и може умереть. Надо палец правой руки подставить под рюмку. Коли держать доуго, можэ чарка лопнуть. А коли на якись жар выливае [испорченный напиток], то там зматываецца яшчэрица.

Колдун на ветэр пускае [порчу], заколдуе, шо умирае соусем людина. Шось поговорить на дим, и такэ умираеть людина — иди проси его, шоб отговорил.

У нас быу такий дядька, шо вин дае данне. Кого дратуе, тоди на людыну падае, як вин кыдае [порчу]. Один дядька з ним гостевал, поспорили з ним, и ён [колдун] ему зробиу. Як вин ему зробиу, так стал умирать той дядькаю И тоди кажэ жынке своей [пойти к колдуну]. Она пришла да попросила: «Поможить ему». Он тоди отговориу — и он [заболевший] вирвал жабу. Таке данне дал, шо тот жабу вирвал. Были колдуни такие. Он одговориу и кажэ: «Нехай мэнэ не трогае!»

Хрысьциць ехали. Взяла его, одного человека, кумом. Я не знала, шчо ён ведьмач. Едем, по пути он просит остановить коней. «Стой, Василь, астанавись!» Шчас саскочыу и у кусты. И кусты тые — як згарэли! [Вернулся, спрашивают его, что такое, почему кусты сгорели. Он объяснил, что не мог вытерпеть — наслать порчу.] «Я луччэ на дрэва [напущу порчу], як на людзей». Дале ехал спокойно. Яму душу выпирае, ён не можэ.

[Колдун свистом вызывает ужей.] Адын чоловек расказвау: зара я як посвышчу на тых ужэй усих, так до мэнэ уси прыйдуть. И вин як свыснуу, да стало вужэй, да стало вужэй! Да кажэ: «Як уси ужы мэньшы за мэнэ будуть, то жыу останусь, а як за мэнэ старшы будэ, то мэнэ задавыть». И вин як свиснуу раз, други раз, а тые вужы так стали, так стали [лететь]. Вот, кажэ, лятыть вуж и свишчэ, тоусты. И як зразу на яго да на грудь, да упыуса, да давай кроу пыты. А ужэ уси вужы на яго, на того чоловика, да кроу з яго вытяглы, и вин упау, той чоловик. [Как выглядел главный уж?] Ну, той ужэ старынный, от таки, як моя рука, тоусты. И на им такие нияко бы рогы и вусы жовтые. [Какого цвета рога?] Сивые.

Вин [колдун] шо хочеш вам зробить. Як було дэсь вэсилля, вин взяу бумажку, окунуу в стакан и дау выпиты [кому-нибудь] — и нарослы гадюки у жывоти. [Пришлось звать знахаря. Знахарь пошептал и сказал]: «Як будэ виходыты тыи гадюки, завьяжыты [больному] очы, шоб вин нэ бачыу».

[Съехались два знахаря из двух сел и расхвалились.] Один кажэ: «Я боле тебя знаю!» А другой: «И сделай ты так, штобы бульба была, як сталь». А он сделать можэ, а разделать не можэ. [И тогда тот ему говорит]: «А ты рассердишься на человека, сделаешь зло, а потом захочеш вернуть — и не сможеш». Значит, он не такой сильный колдун.

[Сын умершего колдуна ночует на могиле отца.] Колыся быу знахор велыкый. Да було у него два сына разумных, а одын дурковатый. Дак вин кажэ: «Я тоби, сынок, усё гэть отдам, но ты мэня три ночи посторожы на кладбишче, як я уиру». А той дурэнь пошол до попа да й скажэ, шо батюшка так и так. А вин [поп] кажэ: «Принось жэ мак, да я тоби посвятю. Да ты осыпь велыкого кружка. Евангелие на тоби и свичка». А сын не умел чытаты. «Открывай ужэ [молитвенник] у 12 годов [часов] — это будэ работаты. А ту свечку кувшыном накрой, бо можэ витэр затушыты. А як ты почуеш ужэ шорох, то открывай свичку и никуды нэ дывысь. Сыды у том у крузэ [в круге]». Кажэ, побачиш, шо тоби будут робыты — пип так каже тому дурню. Вин зайшоу, сэдив, сэдив... От, ужэ йидуть на конях... Там сусид був, тожэ займауса ведьмарством [т.е. в соседней могиле тоже был захоронен колдун]. То, кажэ, вуймають того, роскопають и бэруть сэчуть [рубят на части]. Сэчуть и сэчуть. А потом зложылы и узялы, назад закопалы. Той побачыу гэто, дурень. А до него присуваюцца [черти] крючкамы: выйды [из круга]! А вин нэ выйшов, нэ назывався, нэ дывывся. Потом на другую ничь обратно пошол стэрэгты. Зноу так само того мучили [который похоронен по соседству]. А батька нэ чипають. А на трэтью ничь вин сторожыу — от кончылоса ужэ ете... Аж выходыть батьков труп из тэй могылы и кажэ: «Спасибо тоби, сынок. Побачив, шо ему робылы? Гэто б и мени було кажныю ноч. А так ты мэнэ спас».

Под потолок осовы клинья бьют — то которы ковдун. Убирают подушку, забирають в хату як на зэмли умираэ, бо нэ будэ зэмля родыти.

Хто чорну магию изучау, той тяжко умирае. Покы в потолок не вбьють дошку, то вон не умре. Сам просицца на пол до зэмли...

Мая бабушка пякла пиражки, а дедушка [колдун] гаварит: «Пайди, карову падаи». Ана патом пашла. Идёт, смотрит: сабака здаровая чёрная стаит у них ва дваре. Лапату взяла, убила яё. Падаила, пришла дамой, дедушки нет. Две нядели не было. На третью пришол и лег спать. На следующий день забалел. И ужэ умирал. И ня мог целую няделю. Тагда пасаветавали прабить крышу. Прабили, он стал, ускричал и умер. Давно. Бабушка рассказывала.

Знахоруюць тые знахоры, понимаеце? Знаюць — и очень плохо умирають. У нас кажуть, хто знаецца з чортами, то той ужэ помирае очень плохо. Один дид знау сильно, и ёму вси помагали, дажэ мий мужык помагау... Ён налле у стакан водки, возьме — и яна в ёго кипиць у стакани. Ён говорыць: «Ты у мене можэш и стаканами выпиць, и можэш выпиц грам — и вжэ зз-а стола не встанеш». Ну, ён, понимаеце, и помер хорошо. Все баби своий перэсказау [передал знание], жонци своий. А тая вжэ жонка попала до нас у больницу. И вжэ вона так помирала, так помирала — косы, волосы тые отако распустить и ходить. И вжэ санитаркы ии спрашуют: «Бабо! Ну, то дед знау, вы ж не знали, чого вы так?» — «Ой, та пошкодовала ж дида!» Вона пошкодовала дида вжэ и всэ взяла на себе. И што вы думаеце? Кажэ: попрыходять такие хлопци у капэлюшах, воны ж, кажэ, не дадуть мени ни минуты полежать, што хочуть, то и робять.

[Колдун не может умереть, не передав своего знания.] Тогда он очень тяжело умирает, тогда нужно стальницу узирвать. Когда умирала женщина, та, што ваукоу не баялась, — кричала, и вишчала, и рог расци начау, патаму што никаму не хатила передаваць.

[Прежде люди с чэртами знались. Что они скажут, то черты и делали, работали на них, ночью им молотили зерно. Один человек знал чертов и передал их перед смертью соседке. Поцарапал себе мизинец, соседка взяла его за мизинец и кровь перешла на ее руку — и так она забрала чертов. Который человек не знает, как с чертями обращаться, то они его замучают.] говорыли, у нас одной жинке чэртоу пэрэдали, и она як з ума стронулась. Всё ей представлялось, што колют, мучат, хватают за руки, рижут ее. Черт с людей плату берет — скотину или ребёнка.

Ведьмак, если перекаже каму какое знание, — умер бы легко. Когда умер, он снова оживляеца. Паталок срывали, адну масницу. [Когда обмывали покойника, черная курица по хате прошла. Говорят, что это лукавый знался с ним.]

На Благоуэшчэнье — это сёмого апрэля — ходили [колдуны] под чужые пчолы. Што они там робили, они ж никому не скажуть. До сонца идуть под чужые пчолы. То там у нас буу один мужык, як дед ужэ, да вон помёр. То, кажэ, як помьёр, то так из-под лауки — як вон лежау на лавэ — пошла вода, а вода солодка, липка. Вон з чужых пчол тянуу мед у свое. [Когда помирал], потолка крутили. Потолок свердлили.
смотр
[У одного человека дохли коровы.] Така хорошая — и нема утром! [Ему подсказали]: «Зайди додому, поклади огонь, поклади кости скота, шо погибау, [и жги]». Он так и сделал. Приходе сусед [колдун]: «Шо ты, Иван, меня палиш? Шо хош у меня бяры, только меня не пали!» И усё — за ноч уся тая худоба [погибшая] появилась во дворе живая.

Тои чародэйки и чародэи так роблют. Увидют: собакы грызуца — и на том мистэ пэсок набрау в карман. А потом, кому захочэт, хату обсыплэт тем пэском, коб они [хозяева] як собакы грызлись.

[Колдунья насылает ужа на человека: Одна девушка полюбила жениха своей подруги. Задумала она погубить соперницу. Говорит ей: «Давай яиц поедим сырых». И принесла яиц. Сама куриное выпила, а подруге змеиное дала. А там ужонок живой уже был. Как выпила подруга яйцо, с той поры и заболела. Чахнет и чахнет. Это ужонок пожирал внутри все, что она съест. Когда жених спросил ее, что с ней, то девушка рассказала, что как-то выпила яйцо сырое и заболела с тех пор. Тогда жених повел ее в лес и уложил спать под деревом. Сам же наломал веток малины со спелыми ягодами и положил вокруг головы девушки. Уж услышал запах малины, и захотелось ему ягод. Вот и вылез он наполовину, а парень стоял рядом и ждал. Когда змей вылез, он ухватил его щипцами за голову и вытащил всего. Девушка ничего не заметила и не болела больше.]

У нас у Грыбавай Рудне такая бабка була, шчо ана багато знала, у ней була чёрная магия, шчо ана усё чыстенько делала, каму харашо сделае, а каму плохо. Дак она гаварыла: «Дзетки, як я умру, дак не дай Бог, шчоб заначавала [т.е. надо было похоронить в день смерти]». А ани не успели. Псальмы спели и разашлись, а две старушки астались. Уходзяць двое ваенных у шынелях: «Вы шчо, не пахаранили ишо?» — «Не» — «Дак мы пахароним». Схватили и панясли бабку тую, глянь, а у них ноги кашлаты. Лешие прыходзили, схватили бабку — и нигде не аказалось. Наверно, у пропасть бросили яе.

[Женщина, которую назвали «каудунка», пошла по ягоды. Соседка ее просит]: «Ой, тётечка, вяди ж ты и мяне!» Тольки на дарогу вышли — аж три воуки сидят на дароге, зубами лязгаюць и на нас глядяць. Ана, калдунка, каже: «Не лякайсь». Ана падходзиць ближе: «Ну, чаго вы сидзите?» Ани паглядели, хвасты падняли и набок пашли.

Слухайте, у мене быу таки случай. Тутай недалеко за дерэуней у меня быу участок, и я посияла жыто. И жну я гэто жыто, вьяжу. Начала от края. Жну я, жнуи — стежка началася. Думаю: хто пройшоу, чы скотина якая. Дожынаю, [смотрю] — круг таки. Коли я гляжу: колоски и з однэй стороны, и з другэй, и з трэтей прыломленые. З однэй тры колоски, з другэй тры колоски, з трэтей тры колоски, по тры колоски и согнутые, и перэломленые, и нагнутые к земли, завернуты униз. Я дошла [до завитки], обжала вокруг и пошла жать, де оно цэлое. Зжала, у снопы поносила и у копы склала. А иде жэншчына и пытае: «А што у тебе, Аксинья, у тебе жыто стоить? Чого ты не зжала того жыта?» И я казала, говорю юй: «Пушшай стоить. Я своё сожала, а остальное, хто гэто зделау, пушшай сам сожнёть». Гэто лично на мо1м поле так было. И тады у бок, тот, шо зделау [залом], и у бок вышеу — назад не пошоу.

Завитка <...>. Е таки, шо знають, шо робить — на худобу и на хозяйку [поля] колдовали. Пуйде, побачэ, де жыто гарнэ — и завивае завитку: возьме да закрутит и заломит. Як завье завитку н ахудобу вся худоба видохне. Як на хозяйку — руки у ее скрутит. Бэруть ту завитку, обжынают, пудпаливают [со словами]: «Нэхай того палит, хто кому робит!» У лёну робили завитку, дак лён не чыпали, не палили — вирвут, оборвут [и бросят].

Паехали жито жать, приехали и жнём, а там завязала ведьма куксы, красными суконными нитками перевязала пучочки из разных мест, куксы позакручивала ниткой. А мы обжинали, не трогали, а усё ядно и мать через ето умерла. Нашли шептуна. Он загадал баню вытапить. Сматрел яе там и гаворить: «Пройшоу срок — кровь позапортилась. Никак нельзя пошептать». Так и пмаерла.

Е и завить, е и залом. А залом, ён на тры части делица: на усход и на заход и на полдень. Хто залом так. А завить — эта проста завыть такой шапкай и усё. [У залома колосья разделены на три части, одна заломлена колосьями на запад, другая — на восток, третья — на юг.]

Два було: залом и завывка. Нэкоторы завывали, тако бы вузла вяжут [и нечто шепчут]. Есте прамо зламала и заклинае <...> чи тело, чи ногу [на какого-нибудь человека].

[«Кукла» — связанные узлом колосья, причем не вырванные. Ее делали ведьмы ночью: или на человека, или на скотину. Иногда «куклу» мог завязать простой человек — не ведьма — на своего врага. Куклу завязывали из следа (человека или скотины — смотря на кого завязывали), т.е. брали колосья, которые растут по краям следа, и их вязали узлом.]

Заломка. Закрутыш ды завьяжеш [колосья]. Було такое. У белай латочцы заломку вырывали, а там буу пазур [ноготь], коровья шэрсть и патэркы [бусины]. Говорыли, што зделано на корову [на болезнь скота].

З чатырох бокоу по тры колосочки возьмяць дай нахрэст позвязаюць.

Завой як падажнеш, так и помреш. Яго надо спалиць. [Завои были разные: 1. скрученный жгутом; 2. набельный завой: по периметру прямоугольника залом внутрь и тем самым житом с середину сторон прямоугольника связан крест. Набельный завой (ср. ткацкое: набелки) подкашивал знахарь косой и сжигал потом. Залом делал колдун.]

[Завитка — завыука.] З зыходу заломать, з заходу тэж накрэст заломать, у други стороны тэж заломать. [Стебли сгибали как бы в круг и колосья почти у земли перепутывали друг с другом.] Як павук, кажуть, снуе, так и тую завывку заплетають. И у жыте ее робили, и в капусте, и в цыбули ее робили.

Завывка — жыта прыделвають. З яец лушчайки бяруть, у трапачку йих, и у жыта заварочвають. Мы жыта жалы. Плохо было, нэ вялося, и у жызни так, а потом маты завывку нашла <...>.

Закруть, завий в жыти. Булы таки люды, знахури, шо робылы. [Закручивали несколько колосьев жита], шчо и прывийжэ мотузком. Пэчорыння [угольки] чесом прывйэзувалы. А колысь то шэпчуть там, дэ завий.

Это завитка завивають, у любой пашне завивають. Это ж злого духа [дело]. Он [человек, задумавший недоброе дело] бере два загоны <...> бере з етого загона и з етого [колосья с двух соседних борозд на поле], завивае и переламывае три раз, на левую сторону завязывае и колосиком униз [прогибает. Я однажды видела: по полю] наш дядько бежыть — як раз соунейко заваливаецца — и на усе горло крычить:

Кручу на опоки,
Шоб не було ни хлеба, ни муки,
Як тое буде жать,
То на соби сорочку драть,
А як буде молотить,
То буде серце колотить.
А як буде молоть,
То буде у серце колоть.
А як буде пекти...
[Не смогла вспомнить]
А як буде ести,
То на стену лезти.

Закручуае жыто [при этом приговаривают]:

Закручуаю наупаки,
Штоб не було у тебе ни хлиба ни муки!
Кручу, уэрчу наупаки,
Не буде у тебе ни хлиба ни муки.

[Делая залом, ведьма говорит]:

Колосамы у зэмлю,
А хвороба у сэмью.

Чарнокнижника кали у армию вазьмуць, ён там са строя выйдзе и завиць на кусте хоть завяжэ [т.е. сделает вредоносный залом] — не можэ ужо без гэтага. Чарнокнижники балезнь насылаюць на людей, на скацину. Убиць могут.

Ехали мы па дароге. [И человек на коне едет. Соскочил с коня], а ему припэрло зделать етае паганае дела. Дак ён на сасне накрутиу, накрутиу — да и паехау.

У мене дело было. Цэй дядько, брат мой, пришоу и кажэ: «Николи не бери голыми руками его, не трэба». И приходит, взял ножа и приходит:

— На змее еду,
А гадукою погоняю.
И до залома подъезжаю <...>.

И забрау и понёс ёго.

Моя сэстра боуна була. Ей зроблено. Ей быу залом, заламлили жыто. Смолотыли, спэкли хлиба, и одна зъила [и заболела]. У хаты боица, у сараи боица <...>. У нас был залом, прамо заламано жыто <...>. На ее было сделано. [Когда все ели хлеб, она] кажэ: «Что-то хлиб горкий». Ей выдауса. [Только ей показалось, что хлеб горький. Поехали к знающему человеку.] Он нашоу тые межы, де товар ходиу (де залом). Нашоу, вырвау тую пижну. [Сказал, чтобы приехали к нему с торбами.] Приехала [мать, взяла] торбу ячмэну, торбу чэрниц и дви новых торбы полотняны, шоб нычого ему нэ лежало. [Он взял пустые торбы и вышел во двор. Мать подглядела. Он надел торбы на правое и левое плечо.] Одну торбу так начыныу, одну торбу так начыныу нахрэст. [Она увидела] — усакими огнями и по кочачы, и по собачы, усакими голосами [закричало]. Прибигае [тот человек] — О! стилько на нём поту. Змученный [пришел, сказал]: «Едьте до дому. Ей схочэца у ночы исти». [Приехали домой, сестра попросила есть.] Ростопыла пэч сэрэд ночы, зварыла <...>. [Сестра выздоровела и детей зачала потом пятерых.]

Роблять завиуку, шоб сэмья помэрла, чи на товар, шоб пропау. [Однажды живой] гуж лежау [в завиуке], то его обжали ды много покинули. Нейки чоловик пошэптау-пошэптау да й спалиу, [прогнав всех]: «Идите з подару, бо можэ кинутиса гуж».

Уравть и повесить над комином, над юшкой, пусть сохнет, так и он [кто сделал залом] засохнет. Не берися голой рукой, а колом яворовым [осиновым]. Бэрэ ливою рукой чэрез ноги. Знахоры были, завивали.

[Слепцы уничтожали завитки.] Дэся у нас тут люды ходылы, такыи инвалыды быз очэй, быз ничого, и воны зналы, шо з йимы дэлать. Вин зайдэ просто, я нэ знаю, як вин знау, вин жэ глаз <...> ёго поводыр водыу, у нас много такых ходыло из-за Польшчэ, и вин зайдэ на полэ и зайдэ на тым мистэ и кажэ: «От ы завыука». А я к вин знау,то я уже, гэто нэ знаю <...>. Вырвэ и скажэ, што делать. А не, то забирае с собою.

[Чтобы избавиться от завитки, необходимо выкопать ее лопатой, которой закапывали мертвеца, скомкать в плотный пучок и привязать на чердаке к печной трубе. Это должно было привести к тому, что тот, кто эту завитку сделал, мучился и в итоге умирал.]

То у мяне бало. Пошла я жать, гляжу — завиука у жыте, заломлена так на тры разы жыта па жмене. А казали, то коня нада падвясти, кали конь зъесть, то не заворожена. А у нас быу конь, я пошла прывязала, а конь на дыбы, да ни у какую. А што робыть. Як усе сжала, а гэта аставила. Ды узяла кусок сала и пошла да старой Люсенки. А вона и кажа — ты вырви того залома ды прыняси да мяне. Я вырвала з карэнями, завярнула и прынясла да яе. Яна повесила у печы, патаптала и кажа, што нада було вырвать до таго, як сонца узойде, так што яно няхай повысить тры дня, а тады каб я прышла. Праз тры дня я прыйшла. Я на гаворыть, что люди мяне ловять, то ты сама заходу сонца на кладбище иди, крэста вырви, положы туды ды пахнь так крэстам, да иди назад да не выкидайся. Я пойшла, крэста вырвала, да пахнула. Иду и не выкидаюся, а здаецца, што не по зямли иду, а вышэй дяреу бы нясе мяне. То мо од страху. Боялася, што покойник бяжыць зади. А пасля яна мне сказала, што залом быу на тры головы: хозяина, корову и коня.

Если хто злый на кого, то завьязывают, и называецца — завитки, с прыговором. Если другой сожнет, то болеет. Беруть ту завитку и кидають ее у воду, [сначала] вырывають и туды, де вода вихруе — у мокотры [бросают]. Мокотёр — горшчык, который варят всё врёмья, и пар на одном месте <...>.

Завиука, залом. Таки люди були, шо вырывали да прыбирали, носили до лесу да у тые мурашки затыкали або закопають.

Беруть жменю колосев и завяжуть красной ниточкой шерстяной, а як зрежешь ее и кинешь у печь, дак ведьма прийде до хаты.

Пришла баба на поле, бачыт: узлами позавязано — примху зделано. На этих узлах сверху лежала скатёрка. Пожалилась деду, а он кажэ: «Возьми спички запали з трох рожкоу.» Зделала. Аж она [женщина, сделавшая залом] бежыт и крычыт: «Ты ж не пали, это моя скатёрка, ветром скинуло». Так шоб от завитки трэба тры углы запалить.

Знахора ужэ приведуць да зорвуць яо [залом]. Знахора, хто знае. [Текля Карповна Козаченко рассказала об одной приезжей женщине, которая] приробляла это усе — чем приробляли — и отнесла на разыхудные дороги. Там я наломала однолеткоу з осины, на разыходных дорогах. Там шчэ такие три словы я сказала. Специяльные. Три словы. И я его запалила. И от они дознали, што она [женщина, которая сделала залом] чуць уся не згорила там, дома, обгорела на ей там дома одзежда уся. И чуць сама не згорела. Осовце однолетки — ето йих на усякое таоке уже [т.е. употребляют, чтобы обезвредить порчу].

Бацька к знахару ездиу, на млинок, на поле прывьёз ёго. Тыя усё порвау, з собою узяу — на яе, ведзьму тую, перавеу. Яна засекла сякерай сваего.

Адна жэншчына прышла да знахаря — корову укралы. [Знахарь] колэсо знимае з воза, у колэю кладе, у дорогу. Оно должно крутыцца, и агонь пуд его кладе, и малитву чытае. И таде кажэ: «Оно в зубах... Его душу тягне!» Тэй, хто украу, того да мэста прывьёл. [Знахарь магическим приемом вынуждает вора прийти к этому месту.]

Худоба гине у сараю, аж пять короу загинуло у моей тёшчы. Она пошла к ворожке. Та поворожыла и кажэ: «Переведи у другой хлев, в етом закопана тычка» [палка, которой меряют покойника и оставляют на могиле]. Она стала копать и раскопала тую тычку, и больш коровы не погибали.

[Знахарь учит охотника, как избавиться от черта.] Чорт миг буты як чоловик, як хлопэць. Одын чоловик, охотник, захотив много звира быты. Прыходыть до нього хлопэць якыйсь [т.е. черт]: «А то вы хочэтэ звирив набыты? Завтра прыходьтэ, много набьетэ». Той чоловик и прыйшов завтра в лис. Дэ якый заець, дэ яка коза, — то бижыть до нього. Набыв йих так много, що возом возыв до хаты. Прыходыть до нього знову той хлопэць и пытае: «Шо мэни будэ за тэе?» — «А шо ж ты хочэш?» — «А я хочу твою дэытыну». Озадачывся той чоловик. И пишов до дида. Дид кажэ: «Поможу тоби, якшо всэ вытэрпыш, шо б я ны робыв». «Дидоньку, шо ны робытымэтэ, всэ стрэрплю!» Дид взяв сокыру и одрубав тому чоловикови пальця. А потим замотав того пальця в латочку и кажэ: «Заткны ту латочку у двэрах высоко, дэ ты ходыш». Чоловик так зробыв. Прышов хлопэць [черт] и кажэ: «Я хытрый, а ты шчэ хытришый». Схватыв того пальця та й понис. А крышу гэть з хаты знэсло, розкыдав крышу.

А под тою колодою (як дрова колете, е колода) закопана курица жывая, и её гэтые деуки [две сестры-соседки] закопалы. [...] И остауса жывый отэц, як повыкидалы.

Занэситэ свяшчону воду у хлев и закопайтэ. Хто пэрший войдет у дом и нож попросит, тот это и сделал [молоко отобрал].

[Мой сосед — колдун.] Если свыння заночуе [в лесу] ци карова, ён умее ии зацинать. Йон у сенцах шэпчэ, шэпчэ, патом у стену ножа забье — и карова становицца, и нихто ии не троне, ни воук, нихто. И узаутра, на другий день вунимае [нож], и карова ужэ сама прийде. Есь такий празник Юрэй. Таму, што ён зацинае, полные сутки даужон посциць, ничого ён не есть, дажэ и вады. Адин день у год тольки. У вечэри перэд Юрием павечэраець, то ужэ на другий день у вечэри.

Есть таике люди, шо затинае: бере голку, де-нибудь у вугол во дворе затикае да приговаривае шось до тэй голки. Где ее [корову] то-то слово схватило, там она и ночуе,там, где ее затяли. [Вокруг этого места как бы проводится черта, за которую волки не переступят. Знахарь наутро смотрит на иголку: если она заржавела, корова уже мертвая.]

Ото раньче були таки знахоры, и де вони жывуть, там нешчасливо мисце. И оны на крыжовы дороги выкидають усе, и на крыжовых дорогах нешчасливо мисце.

Пашчытае, шчытае зорачки и скажэ: яго зорачки нет. На кождаго чалавека есь зори. И чалавек е тот, шо уладае зорами. Йон шчытае так — празорливы раждаеца таки.

[Чтобы приворожить девку к парню], вырвут от перкали такую веровку и завязывають ноги покойнику. А потом ужэ розвязалы и в труню ховають. А что возьмэ себе? Знахоры! Як ходе жэних до диуки, то его к дивке привязать можэ, як хто умие.

Як Иван Покривський був, то той Кирило був в лиси, раз побачив, як вуж и гадюка паруюцца, и взяв прута уризав такого длогого и затяв их обое, ци може и забив. И вин того прута тримае. И я к приходять до него хлопци чи дивчины. и як хотять женицца, то беруть того кийочка, и треба три раза затяти себя и того хлопця чи дивку, якую хочешь — и мусит женитися.

Некаторые [знающие люди] абходзяць пожар — и агонь горыць свечкай [не распространяется]. Были такия людзи, што кругом тры раза обойдзе, там што-та пашэпчэ — и вроде, агонь не быстро расце, цихонько.

Есть такия людэ, шо витёр обэрнуть от хоромы, як пожэр.

Ён [любой человек] иде у двенацать часоу, кали папэрэтник цвитэ. Щтоб усё знаты, тады ён сорвал цветок. И буде идти, дак шоб не оглядался,, а як оглянеца, задушать дьяволы: кругом обступят, и спэрэду, и сзаду — и умре, як оглянеца.

Мельники тоже були колдунами. Евхим Прокопов мельником был у нас, дак ён знал, прироблял ён. Жиу-жиу, да и втопиуся — нечистые утягли.

Плотники могуть навести порчу на любого... Под хатой над порогом була дирочка просверлена и туда голок понапихано, шоб звести [извести семью]. И той, старый хозяин, погинуу, и той — молодый погинуу.

Замуруют [строители] в стену тухлы яйца, так што вонь на всю хату. Если хозяин плохо угощает. Так и нэ витащат, пока нэ угостит. А пэчник, тот газэту в трубу покладает — дак дым на всю хату. Ещё могут бутылку в стенку вставить — дак и воет, як чорт.

Строители, если зло имеють, магли соли у глину засыпать али печку штукатурють глиной з солью, али сырой дуб заложуть, шоб хата вечно сырой была.

Закладау [строитель] дом. И той, шо закладау, вин чаровником быу, чорномагию чытау. «Ну, на кого тую хату заложыты?» — «Ну от, на гэтого ворона», — говорят майстры. А ворон летау. Як цёпнуу тую дэрэвыну и ворон той упау, и нэжывый. а миг бы и на чоловика тое зробыты.

[...] воны не понимали: як пастроять — а воно рассыпецца. Им сказали: трэба жывое што замуровать. А то усе строители женатые були, утрох [все трое]. От кажуть, чыя жена перва приде — тую жену замуруем. От, идэ старша самэго [строителя] з дитям. Вот той думае: «От, кабы туча, от кабы дошч!» — шчоб вона не пришла. И туча идэ, и дошч идэ а вона идэ, ничого не боицца. От, пришла. А воны [жены строителей] обеды носили поочереди. Они [строители] ей: «Ты стань, а мы табе от па калена замуруем». Вона стала. Ее мурують па калена, боле — по пояс, ужэ по пахы, уж и по шые. Она закричала: «Кто ж тебе, сыночок, будэ годоваць да будэ носици? У табе ж мамки не буде!» А надо ж было птицу поймать чы кота, а воны дураки были, не знали.

Когда закладывають подошвы этыи [т.е. первый венец], и пэрвый раз топором рубають и подумают в сэбэ: «Шоб его нэ було, шоб вин нэ був на сьвитэ — чи человек чи скотына...». Шось там таке есть. И пропадэ вин [тот человек или скотина].

Ек дома закладають, а йдэ жинка бэрэмэна, то, кажуть: не выходи из хаты, бо ек раз закладають подошвы, кажэ, заложать тобе два хлопци. Возьмут топором рубануть два разы — и двух хлопцев уродиш.

[Бывало, что] воуки нападали на стадо. Пастух нож загаварить и патом ставить нож той у землю — и воук ни за што ня падайдзе к лошади или карове. Молитва е такая, што ён [пастух] пашепче, пашепче — и скатина у поле никуда не разодейцца и нихто не падайдзець к ей у поли.

Мой дэд [пасечник] умэр и пчолы умэрли, пошли за дэдом. Казали: стары Хвэдор знае шось. Як дед мой умэр, то пчолы на труну так и селы там. Так пискам и засыпали йих. Як народ проводиу дида, так и пчолы лэтели. Вон шось знау за йих. Вон знау, да сынам нэ оставиу.

Колысь росказывали. Бабка [повитуха] иде по родуу и бачыт у окно. Кажэ: «Тэ дытя утопленик будэ, тэ — повесицца, а тэ министр, буде жыть хорошо».

Повитуха побабила жаби. Та дала ей колодку перкалю [рулон тонкого полотна] и приказала не разматывать до конца. Женщина не послушалась и размотала — и весь рулон превратился в един берест.

[Охотник отказался от услуг черта.] В лесе есть линия, сама по сабе образоуваецца [сам собой образующийся проход между деревьями]. Дак на етай трапинцы если ляжэш — буде накидацца наподобие чэлавека. Отец мой пошел охотиться на уток. Решил заночевать в лесу. Сижу, ка, на пеньку, слышу — иззаде иде. Он [отец] варочаецца. Обратно ззади кто-то идет. И лёг спать на линии. Кали, говорить, слышу: етые качки узлетели. Юн схватиу за ружъё и бегти! И раз ускочыу у такую, вроди, хатку. Светит тёмный свет, и ёго брат [умерший] там тожэ ходить ле порога. Брат быу валшэбник. Там стоить вроди полог з дерева и лежыть здаровый чэловек, и подушка чорна кожжана, и перчатки у него чорные. А над йим висить ламанка [ружье] и цыркаль [огниво]. Теперь, етый чэлавек гаворить на етага брата батькова, шо умёр: «Ты знаеш его?» Вон [отец] гаворыть: «Я яго знаю, но никаких з им секретау не имею». — «На кого у тебя ружьё обещано?» — «А на кого я буду обещать? На кого обещать, — гаворыть, — мне?». И чорт выймае большую книжку кожану. А в той книжцы и ножык ляжыть, цыганьчык [складной ножик]. В книге написано красными буквами: «От, ты возьми разреж мезяного пальца на левой руке и подпишы кровью у книжку, и буде у тебя ружъё шанцавать [стрелять без промаха]. И ты где пуйдеш, то всё будеш бить». «Хай мене Господь боронить!» — кажэ отец и хотеу перехрэстицца. И тольки подняу руку — и де эта и делось! И де эта всё делося! И бура схватилась, шумить, и лозу эту гне, гне. А он [отец] стоить тако по грудь у воде и не знае, де он. Там палена, де кастёр его быу, поднимае палки, шо горели, у воздух и кружэ то увэрси [вверху]. Юн на эты огонь выйшоу. [Пришел домой и рассказал. И потом часто рассказывал. Мы его просили: «Тато, раскажыте, як вы у чорта были у хате».]

Када-то быу таки расказ, шчо прыходыть одын нишчый, заходыть, просицца и говорыть: «Пусты мэнэ на ноч». Хозяин кажэ: «Я б табе пустыл, алэ у мене невестка у родах». [Нищий упросил его пустить.] Хозяин положыу яго на печки. Да ноччу рождаецца рэбёнок. А ноччу смотрыть [нищий]: прыходыть трох ангелоу. Ну, говорать, какую судьбу ему? Одын кажэ: «Надо даты, шоб вин болиу». А други кажэ: «Нет, надо даты, шоб вин умэр». А трэти кажэ: «Нет, он будэ годовацца до сэми лет, а потэм он у сэм лет утонеть у колодезе». Хозяин на сэдьмой год забиу волы и кожэй затянуу колодезь. Пошоу лывень — и той мальчык на той кожэ [лег] и захлебнууса.

<...> у Фени так болел зуб, что не могла прясть, сидела на печи. Приходит нищий (самый обыкновенный, каких много ходило). Феня ему поплакалась на боль. Нищий пошел тогда во двор. Через 2-3 минуты входит в дом и хлопнул дверью. И как только дверь хлопнула, у Фени что-то зуб дернуло, и он перестал болеть. А нищий подошел к ней и говорит: «Слазь, пряди!».

Ишли два солдаты додому. Наступила ноч. Попросились солдаты на ночлег у хату з краю. Хозяйка пустила у хату, положила на чердаке. Ночью родила ребенка. Солдаты слышали, как приходил колдун и колдовал над ребенком: «Як выростэ, як будэ жаницца та свадьбу гулять, то сяде на посаде — и воуком стане. А если воды выпьет, то утопицца». [Солдаты решили уберечь ребенка от такой участи, попросили хозяйку, чтобы та позвала их на свадьбу сына.] Пришла пора. Посидали солдаты на посаде, не давали хлопцу воды, щтоб не помер. [Но парень не послушал, побежал напиться и умер. А говорят, что волком стал.]

Пуставылы хату, нэ моглы у хаты жыты из-за такых — як ты говорыш [чертей]. Раз прыходыть солдат, просыцця ночоваты. Хозяин объясняет, шо домовый жыть нэ даёть. «Ой, нэ ночуй!» — кажэ. [Но солдат решил заночевать.] Солдат набрау у одын карман горихоу, а у другый — камэньцоу. Чорт прышоу, кажэ: «Шчо ты шчоукаеш?» Ка: «Орихы». — «Дай мне». И дау ему камэньцоу. Чорт сломал зубы и кажэ: «О, кажэ, ты сильней нас, раз ты можэш йих росксыты!» — «Як хочытэ, выбэрайтэсь!» Во, и выгнал чорта.

[Люди косили сено, увидели большого ужа, испугались. А шел мимо солдат.] Поймау солдат ужа, тры раза кругом себя опоясау и держыт голову, гладит ужа.

Йих було двое — батько й мати. И пришла цыганка. Попросыла молока. Мати налила. Цыганка кажэ: «То ж нэ молоко! То кроу!» И положыла руку. Стала кроу. «Ой, якэ у вас молоко!» Так-о положыла руку на стакан — и у стакани стала кроу. Они так як туман напускають, тие цыганы.

[У матери во дворе цыганы стоялию И конь их сильно мокрый был: они поставят его в хлев, а домовик его мучает, он и взмыкает. А цыганка старая сороку убила и на воротах сарая подвесила. Ветра не было, а сорока «крутилася-вертелася». Она там несколько дней повисела — и домовик из хлева ушел.]

Николы мий дид казау, шо як идэ хмара, трэба узяты кий, яким николы забылы змею, и махнуты им, — то хмара одойдэ.

Када-то, ещё при пану, да арали чехи земли. Иде, иде хмара така тёмна, страшна. Адин, каторы знае, гавориць: «Становице волов рогами к хмаре. Еде, кажэ, Илье на золотом калесе». А Илья, — гавориць, — да и кажэ: «Пропустите меня». Старый кажэ: «Ты багато шкоды наробиш. Иди по рву!» [Илью волы рогами зацепили и не пускали.] И у рву [после грозы] граду на аршин было. А як выскочиу [вихрь], да паламал дубу, вербу, сено помял, деревья вырвал с корнем.

Нада хадить па балоту, и як жабу уж держит, у пасть тягнет, дак палкой размежи, штоб жаба побежала. Як граза, дак палкой етай памахай — и гроза разойдецца.

<...> А раз хмара падала кускамы, як холодэц.

закопала под углом дома шэрстяну нитку, красную, и завязала на ней узлы на всю семью, девять узлов. [Вскоре умерли в этой семье две дочери. Хозяевам посоветовали обратиться к еврейке, которая погадала и узнала, что это наслали соседи. Когда хозяин откопал эту нитку, тогда все наладилось.]

Есь такие люди поганые: вот дае чарку и пудпирае тым мезиком [дно рюмки подпирает мизинцем] — и запрэ чоловеку у горле, што ён, як выпьет, ледве што вудыхае.

Можно сбить с пути летящих гусей. Я-то не знаю. Они запутаюцца, дак будут крутицца и крутицца. Дак кажуть: «Это гусей з пути хто-то збил».

Як пишчыць жаба и лизэ до того вужа, розбый их кием — и можэш итты ис тым кием до чэловэка и одмыкаты замкы. [Все замки будут отмыкаться при помощи такой палки.] Вуж притягивает к себе жабу, которую хочет проглотить (это гимноз). [Нужно разнять ужа и жабу любой попавшейся палкой.] Тая алка гэдакая, она помоцная: шо задумае, тое исполняецца. Нужно хранить эту палку, и никому у рукы нэ даваты.

У нас була деука. Мы пойдем у лес да ягоды берём. А она робилася волком. Она расказвала сама, што робилася волком. Нехто ножа застрекае [в землю], дак штоб хто этого ножа приняу, дак паробицца воуком.

Тёшча поругалась с зятем, а вона ведьма була: «Я тебе устрою». Наполохала ево. Вона зделала ево волком: у кожы волчьей, а ум, серцэ человечье — волкулак называли. Никто ево нэ трогал. Года два, тры проходил: «Ну, — думаю, — убью её». Вин подошёу пид её блызко. А она: «А, собачий сын, шо ты там думаеш!» Махнула платком, и став чоловэком, а на долоньках осталась шэрсть. И як воук смотрэл.

@темы: чтение

---

Наш человек в Гаване — Грэм Грин

Трудно подражать искусству святого Павла — говорить с каждым на его языке, не меняя при этом костюма.

Конечно, он поговорил с Милли о ее проступке, ее объяснения покоряли своим простодушием.
— Зачем ты подожгла Эрла?
— Это было искушение дьявола, — сказала она.
— Милли, пожалуйста, не говори глупостей.
— Святых всегда искушает дьявол.
— Ты не святая.
— Совершенно верно. Потому я и поддалась.

Детство — начало всякого недоверия. Над тобой жестоко потешаются, а потом ты начинаешь жестоко потешаться над другими. Причиняя боль, теряешь воспоминания о том, как было больно тебе.

Черное тело на полу выглядело продолжением его черного фрака; собака не была плотью от плоти его, но они вполне могли быть выкроены из одного куска сукна. Вокруг суетилась прислуга.
Черный тюбик вздрогнул, и из него, как зубная паста, полез розовый язык. Метрдотель погладил собаку и поднял взгляд на Уормолда. Глаза, в которых блестели слезы, укоряли его в том, что он стоит здесь живой, а собака околела; в душе Уормолда шевельнулось желание извиниться, но он повернулся и вышел. Дойдя до конца коридора, он бросил взгляд назад — черная фигура стояла на коленях возле черной собаки, над ними, весь в белом, склонился шеф-повар, а рядом, словно плакальщики возле свежей могилы, застыла кухонная прислуга; они держали мочалки, кастрюли и тарелки, точно венки. «Моя смерть, — подумал он, — была бы куда менее торжественной».

Лицо смотрело на них с пола совершенно невозмутимо. Оно казалось таким бесстрастным, что слова «покойник» или «страдание» были к нему неприменимы. С ним как будто никогда ничего не случалось: это было лицо еще не родившегося человека.

Статистики могут печатать свои отчеты, исчисляя население сотнями тысяч, но для каждого человека город состоит всего из нескольких улиц, нескольких домов, нескольких людей. Уберите этих людей — и города как не бывало, останется только память о перенесенной боли, словно у вас ноет уже отрезанная нога.

@темы: чтение

---

митрополит Арсений (Стадницкий). Дневник паломника на Афон

В прошедшую ночь я почти ни минутки не спал, а беспокойно дремал – что очень неприятно. В два часа ночи я встал с люка и начал ходить по палубе, так как довольно сильно озяб. Была маленькая качка. Я смотрел все вперед, в нетерпеливом ожидании скорее увидеть берега и знаменитый Константинополь. Я почему-то себе представлял, что Константинополь так вдруг и должен как бы вынырнуть из воды и явиться во всем своем внешнем величии. Смотря вдаль пристально, я заметил какие- то две ярко светящиеся точки: звезда – не звезда, пароход – не пароход... Гляжу в бинокль и догадываюсь, что это, по всему вероятно, маячные огни. Действительно, скоро пред нами засверкали огни двух маяков, – из которых один на европейской, а другой на азиатской стороне, – один постоянным беловатым светом, другой ярко-пунцовой точкой, которая поминутно то слабела, то опять разгоралась, кидая на море длинную полосу малинового света.

Меня поразил громадный купол, весь залитый светом, – точно свод небесный.

Просто понять нельзя, как такая громада...

Просто понять нельзя, как такая громада может держаться. Он покоится на неизмеримом каменном кольце, пронизанном множеством окон, которое поддерживают четыре скрещенные арки, раскинутые между легкими полукуполами, образуемыми исполинскими закругленными наверху боковыми стенами, примыкающими впереди к тройному выгибу алтаря, а назади к колоннаде пропилей. По исполинской площади с севера и юга тянутся два ряда громадных колонн, расположенных симметрически и на равных друг от друга расстояниях. Эти колонны связаны арками, на которых встают попарно новые колонны, подпирающая своды другими рядами величественных арок. Эта сквозная масса, поддерживая хоры, наполняет храм сетью колоннад, которая придает ему неописанную красоту и величавую таинственность. История говорит, что император Юстиниан, войдя в новоустроенный храм, воскликнул: «Я победил тебя, Соломон!» Не гордость заставила Юстиниана произнести эти слова, а изумление пред невиданным чудом искусства. Мысль – посвятить храм Премудрости Божией (Софии) – была еще раньше Юстиниана.

А отрываясь от общего впечатления храма и переходя к его обстановке, получаешь такое неприятное впечатление, что тебя просто дрожь охватывает от негодования, – так здесь все бедно и жалко. Не терпя рельефных крестов, сделанных из дерева на входных дверях, турки отломали у них поперечные части, но оставили продольные и верхние, отчего кресты получили вид каких-то громадных стрел с несоразмерными трехконечными остриями. Мозаики прикрыты и замазаны, хотя сквозь закраску таинственно проглядывают некоторые святые изображения. В своде купола виднеются крылья херувимов, плохо замазанных. На алтарной стене с трудом можно приметить некоторые фигуры святых и посреди их колоссальный мозаический образ Божией Матери. На месте алтаря вставлена выдолбленная глыба красного мрамора, показывающая направление к Мекке, а около нее небольшой полинялый ковер, на котором Магомет молился. Вокруг всего храма турки развесили круглые щиты, на которых крупнейшими арабскими буквами изображены имена Аллаха, Магомеда... Вместо паникадил со сводов по всему храму спускаются проволоки, на которых висят бронзовые люстры, страусовые яйца, пучки шелка и проч. Некоторые колонны некогда великолепного храма пошатнулись и треснули; арки боковых галерей тоже сильно покосились и изменили свое положение, и все это остается на произвол судьбы. Впрочем, некоторые потрескавшиеся колонны опоясаны толстыми железными прутьями

[...] наш проводник Давид рассказал нам следующее предание. Во время разграбления Константинополя турками масса несчастных христиан искала убежища в стенах Софийского собора. Священники, для утешения верующих, совершали литургию. Когда мусульмане ворвались в храм, то священник, служивший литургию в этот день, не окончивши ее (он дошел только до «Победную песнь поюще...»), был святыми ангелами со святым евангелием в руках вознесен на небо. Когда этот храм сделается снова христианским, тогда этот священник вернется для окончания литургии. Давид указал даже место, где, по преданию, этот священник совершал литургию. На хорах еще более, чем внизу, поражаешься небрежением турок и поруганием, не говорю – святыни, но искусства. Достаточно сказать, что по подкуполью летают голуби, оставляющее очень много помету на перилах хор.

Почти все время пребывания нашего на хорах за нами ходил имам и еще кто-то из причта Ая-Софии. Этот последний носил маленький холщовый мешочек. Запуская туда руку, он вынимал из него горсть разноцветных камушков мозаики, выковыренных из стен, и предлагал купить, приговаривая: «Антыка! Антыка!» Я купил несколько этих камешков, заплативши один пиастр (10 коп.), предварительно долго поторговавшись.

На обратном пути мы зашли в одну из древнейших цистерн, которая называется у турок Бин-бир-дирек или подземелье тысяча-и-одной колонны. Она находится недалеко от Ат-Мейдана. При входе нас встретил турок, с которым Давид начал торговаться. Вход в эту цистерну для всех бесплатный, но турки привыкли требовать бакшиш с приезжих туристов за все, и требуют все, кто только захочет. Так, этот турок (как я узнал потом) совершенно случайно зашел в эту цистерну; но, видя наше намерение осмотреть ее и считая почему-то себя обязанным охранять ее, решился воспользоваться бакшишем, который во всяком случае он получит с туриста, потому что, – не вступишь же с ним в драку, а посмотреть хочется. Насилу за полфранка Давид сторговался.

Пол гладко навощен, а посередине висит большая люстра. В нижнем ряду, отделенном перилами, помещаются зрители и богомольцы; в верхнем ярусе оркестр, состоящий из литавр и флейт и небольшого хора поющих дервишей, а по бокам – решетчатые ложи для женщин, которых почти совсем не видно. – Через несколько минут начали появляться один за другим дервиши. Неслышно ступая босыми ногами, потупя глаза и сложа руки на груди, входили они в залу; поклонившись на обе стороны и по направлению к Мекке, они становились вокруг балюстрады. Необыкновенное смирение, которое они представляют всей своей фигурой, бледность их лиц, высокие колпаки их, странная одежда, все это придает им какую-то таинственность. Всех вошедших дервишей было около 30. Между ними было два мальчика, которым было отнюдь не более 10-ти лет. Наконец, после всех вошел настоятель секты, сухой, как скелет, в зеленой мантии и коричневой чалме, густо обвитой внизу зеленой тесьмою. Он сел, подогнувши под себя ноги на подушки. Затем он начал читать молитву; в ответ ему раздалось визгливое пение хора. Дервиши при этом предавались религиозной гимнастике: то опускались на колена, вытягивая вперед сложенные руки и падая на них, то дружно откидываясь назад и опять падая на протянутые руки с каким-то завыванием... Но вот пение замолкло и все предались на нисколько минут самоуглублению. Вдруг послышались звуки флейты или скорее свирели (точь-в- точь как у пастушеских свирелей). Дервиши вмиг сбросили с себя мантии и остались в белых длинных юбках со складками и кофтах с длинными и довольно широкими рукавами. Затем один за другим подходят к неподвижно стоящему настоятелю, взаимно раскланиваются и начинается кружение на пятках. Скоро зала наполнилась вертящимися Фигурами. Руки у них вытянуты горизонтально, причем одна рука ладонью обращена вверх, а другая вниз, головы склонились набок, а одежда их поднялась на воздух и образовала огромные вертящиеся круги, среди которых бледные дервиши кажутся какими- то куклами на пружинах. С маленькими молитвенными антрактами, которых было три, это беснование продолжалось полтора часа: в первый раз верчение продолжалось четверть часа, во 2-й – 20 мин., в 3 – 25, и в 4-й – 30 минут.

Таким образом, с каждым разом верченье усиливалось; музыка, к которой присоединились и литавры, и дикое пение, становилась все порывистее, а сообразно с этим и дервиши кружились быстрее. Что меня в особенности поразило, так это – два мальчика, в своем религиозном бесновании далеко превосходящие своих собратий. После третьего молитвенного антракта некоторые из дервишей совершенно изнемогли в этой пляске и потому не могли принять участие в последней пляске самой быстрой и бешеной, а мальчики, облитые потом, как мышенята, вертелись впереди всех. Взор оставшихся совершенно потупился; они, должно быть, потеряли всякое сознание. По окончании верчения я сейчас же вышел, не ожидая конца их молитвы, потому что от взгляда на подобное зрелище и у меня как будто начала вертеться голова. Неприятное зрелище! Много мыслей по этому поводу роилось у меня в голове. Ведь все это делается для душеспасения? Будут ли они оправданы пред Богом?

Богомольцы за известную цену сговариваются с лодочниками, чтобы они доставили их ко времени прибытия парохода. Пароход пришел. Лодочники под различными предлогами затягивают время до тех пор, пока не послышится второй свисток парохода. В это время они только и отплывают. Достигнувши середины между берегом и пароходом, лодочники начинают требовать деньги, богомольцы дают, за сколько они условились. Турки не принимают, заламливая цену в четверо большую условленной. Турок делает вид, что поворачивает лодку назад к берегу. А между тем пароход – вот-вот уйдет. Что тут делать? Отдают турку требуемое количество денег. Сейчас лодочники приваливают к пароходу, наскоро сбрасывают пассажиров, сами ретируются, пароход дает третий свисток... и кончено.

Издали еще заметны на горе светящиеся точки. Это кельи спасающихся иноков в ущельях скал или в чаще леса. С приближением к св. горе число таких точек увеличивается: как звездами покрыта гора кельями, в которых как светила подвизаются иноки, пренебрегши всем земным ради вечного спасения. Пароход наш не пристал к берегу, а остановился на некотором расстоянии от него в виду Пантелеимоновского монастыря, который заметен был теперь по довольно большому числу светящихся точек. [...] На троекратный свист парохода чрез четверть часа приплыли лодки Андреевского и Ильинского скитов. На этих лодках мы и поехали к главной пристани Афонской горы – Дафна. (В языческие времена на этом месте было селение и чтилище богини Дафны – какое название сохранилось и до сих пор).

На Афоне, между прочим, существует обычай, чтобы больных, не подающих надежды на выздоровление, причислить к «ангельскому чину», т. е. постричь в монахи и притом в схиму. Больной, конечно, питающий надежду на выздоровление и не имевший в виду постригаться, долго не решается, но наконец, чуя неминуемое приближение смерти, он впадает в уныние и сам уже, как милости, просит пострижения в той мысли, что смерть в чине ангельском приятнее всего Богу. Молодой купеческий сын – теперешний игумен – чуя приближение смерти, просит себе у игумена и духовника пострижения. После долгих колебаний его прямо постригают в великую схиму и отпевают заживо в той, конечно, уверенности, что он непременно умрет. Между тем он ожил, и выздоровел, и остался в монашестве, отказавшись навсегда от родины, от родных, от мирских увеселений.

Но великим диссонансом в этом торжестве было пение греческое. Для человека, имеющего хоть сколько-нибудь музыкальное ухо, это пение невыносимо; потом я несколько привык к нему, но оно не производило на меня ни малейшего действия. Эго не голосовое пение, а носовое; греческий псалт аd libitum выводит какие-то завыванья, а остальные аккомпанируют ему, гнуся при этом. Но что главное, сколько я ни силился, не мог понять почти ни одного слова из их пения. Это объясняется тем, что греки любят в пении употреблять так называемые кратимата. Кратимата – это не что иное, как дополнения к каждому слогу слова, или так называемые в нотных книгах древней русской церкви попевки. Эти кратимата состоят из каких-нибудь слогов; чаще всего мне приходилось слышать кратимата из слогов: не-не-не... и рай, рай, рай...

А Афонское всенощное бдение представляет нечто особенное: оно продолжается около 14 часов. Начинается оно около 6 часов вечера и продолжается чрез всю ночь до 6 часов утра, а затем бывает литургия, которая продолжается около 2-х часов, так что вся служба вообще продолжается 14 часов. Боже мой, как это трудно. Я видел иноков с отекшими ногами; ноги положительно представляли одну сплошную массу мяса. Мне иноки рассказывали, что сначала от непривычки после таких бдений бывают обмороки, столбняки, ноги становятся как колоды, отекают, многие страдают грыжею...

Отца игумена еще не было; все монахи, числом около 400, безмолвно сидели, со сложенными на груди крестообразно руками, каждый на своем месте, ожидая прибытия игумена. Какое-то особенное впечатление произвела на меня эта общая трапеза, напоминавшая мне первобытные времена христианства, когда все было общее и все в единомыслии принимали участие в преломлении хлеба.

Св. Афанасий, живший в десятом веке, был человек действительно замечательный, как это видно из его жития. Будучи знатного происхождения, он получил блистательное образование в училищах константинопольских и сам потом проходил в них должность наставника с таким отличием, что сделался известным императору. Но, избегая мирских почестей и будучи склонен к иночеству, он удалился сначала в кименскую обитель к препод. Михаилу Малеину, от руки которого и принял пострижение, а затем, не желая быть преемником преподобного в игуменстве, он тайно удалился на Афон под именем неграмотного Варнавы. Но здесь он скоро быль узнан. Любя безмолвие и убегая славы человеческой, св. Афанасий отошел в пустыню, на самый край дикой горы, далеко от жилищ других отшельников, и, построив там себе кущу на лесистом холме, подвизался в безмолвии.

Наконец по удару колокольчика все встали и началось торжественное и громогласное пение: «Достойно есть». Все умеющие петь принимали участие в пении, так что выходило действительно величественно. Само по себе «Достойно есть» прекрасного напева; подобного напева я нигде не слыхал и, кажется, нигде больше не услышу, так как оно самобытное афонское произведение. В продолжение пения разносят по всей братии просфору, так называемую панагию – в честь Богоматери, которая предварительно разламывается на несколько частей. От этих частей, разносимых экклесиархами, отламываются затем каждым иноком частицы и съедаются, но наперед их держат несколько над кадильницею. Затем, при выходе по левой стороне становится игумен, а по другую сторону лежат ниц на полу три лица: повар, трапезарь и чтец, прося извинения за какую-нибудь оплошность. Но это еще не все: все идут еще в церковь, где бывает краткое моление о живых и умерших и многолетие русскому царю и патриарху; и этим заканчивается вся церемония обеда.

Прогуливаясь, я встретился с знакомым монахом, который, на желание мое показать мне что-нибудь интересное, повел меня в усыпальницу монастырскую. В этой усыпальнице находится множество черепов, симметрично расположенных на полках, а также множество костей в больших ящиках. Здесь на Афоне исстари ведется обычай через три года раскапывать могилу умершего инока и убирать, череп его и кости в общую усыпальницу, а в опроставшиеся могилы кладут новых покойников.

По прекрасным аллеям огорода в это время расхаживали иноки, иные попарно, но большею частью в одиночку после вечерни, в ожидании повечерия. Встречаясь они, не подымая глаз, только говорили, кланяясь: «благословите», это обычное приветствие на Афоне.

Я взял было его за повод, думая править им, но оказалось, что это напрасно. Болгарин объяснил мне, что мул требует в путешествии совершенной самостоятельности и что вполне можно довериться ему, как опытному специалисту. Я так и сделал, и мул вполне оправдал лестный о нем отзыв нашего проводника: равномерно пошел он под гору, карабкаясь своими маленькими копытами, как коза, по каменьям почти над самою бездною, предварительно обнюхавши почву и узнавши таким образом крепость и плотность (камней) грунта. Вообще мул почему-то избирает тропинку над самою бездною, куда, во избежание головокружения, не стараешься и заглядывать. Мы все ехали гуськом, а впереди нас шел болгарин, указывающий дорогу. Между мулами существуют тоже своего рода заправилы, которые всегда стараются попасть вперед, чтобы в свою очередь быть указателями пути для других мулов. Мулы, предоставленные себе, не злоупотребляют свободою, а ведут себя, как нельзя лучше: где нужно, остановятся; увидят водопой – подойдут, напьются, отдохнут и дальше. Вообще, это преполезное животное. Правда, он несколько упрям и с чувством собственного достоинства и потому не любит никаких понуканий, в противном случае отомстит. Так я чуть не поплатился было за невежливое обращение с моим мулом. Севши по-дамски, спустивши в одну сторону ноги (большую часть путешествия я так совершал, находя для себя выгодным такое сидение, в особенности принимая во внимание несоразмерную ширину деревянного седла), я как-то нечаянно хлестнул сорванною веточкою каштана своего мула, а он так понесся, что я еле-еле удержался и то благодаря тому, что проводник болгарин успел скоро остановить рассерженного мула. Вообще, мул умеет мстить и очень злопамятен; он непременно отомстит обидевшему его, прижав ноги седока к стене или к камню, так что до крови обдерет колена, или нарочно упадет на передние ноги как раз перед лужей, с тем чтобы вы шлепнулись в грязь.

Известна история этого пострижения. Около 1180 года, некоторые из русских святогорских иноков пришли к великому жупану Стефану для испрошения милостыни своей обители св. Пантелеймона. Своими рассказами о тихой, безмятежной и богоугодной жизни афонских иноков они настолько пленили младшего сына князя Растко, от природы расположенного к монашеской жизни, что он решился тайно от родителей удалиться на Афон. Однако, родители, угадывая, куда удалился сын их, послали за ним на Афон верных людей, чтобы они привели его. Посланные нашли его в Пантелеймоновом монастыре, но еще непостриженным. Не желая расстаться с Афоном, Растко упросил игумена постричь его. И действительно, того же дня, во время всенощного бдения, когда прекрасно угощенные посланные спали, Растко произнес обет иночества в небольшом храме на высокой башне и наименован был Саввой.

Оттуда, на другой день показавшись посланным, сбросил к ним с башни княжеские одежды и просил отвезти их к родителям вместе с письмом, в котором просил родителей не скорбеть о нем, а лучше молить Бога, чтобы Он помог ему благоуспешно совершить избранный им путь. Разгневался Стефан Немань и отправился в монастырь с жестоким намерением, но Бог смягчил его сердце, он сам принял монашество с именем Симеона и почил в одном из монастырей, основанных св. Саввою.

зато я нашел здесь нечто невиданное там, – довольно много вериг железных, которыми заковывали себя подвижники. Обыкновенно вериги носятся тайно от других, и тайна такого подвижничества обнаруживается по смерти подвижника, с которого тогда и снимают их; но некоторые вериги от несоразмерности их с туловищем и от долгого ношения настолько въедаются в тело, что их нельзя снять; поэтому их снимают через три года, когда труп выкапывают из могилы, и полагают их в усыпальницу, как свидетельство подвижнической жизни. Тут же мне сказали, что и теперь есть нисколько иноков, тайно носящих вериги; сказали также об одном замечательном подвижнике Андрее, давшем обет молчания, который уже около 12 лет не говорит ни слова. Я выразил сильное желание видеть этого подвижника. Со мною пошел один из старцев, предупредивши, что он вообще не любит посещений, а тем более долгих; поэтому просил не засиживаться, чтобы не побеспокоить подвижника. Келья его находится в задней части монастыря и стоит совершенно особняком. На стук в дверь и обычное афонское приветствие дверь отворилась и мне представилась иссохшая фигура подвижника, который мимикой пригласил нас сесть. Старец, пришедший со мною, отрекомендовал меня и высказал ему о моем сильном желании видеть его, благодаря чему он решился побеспокоить его. С минуту молчали мы; в это время он пристально смотрел на меня, так что мне просто неловко сделалось, и я потупил взор. Затем взял он находящийся пред ним лист бумаги и написал: «Где учитесь?» В Киеве, говорю, в духовной Академии. «Чему учитесь?» Разным наукам, но преимущественно богословским. «Верите?» Верю. «Да будет Божья благодать с вами и да сохранит вас Царица Небесная», и откинул бумагу в сторону, давая этим, должно быть, понять, что следовало бы оставить его. Но я, пораженный его подвигом, начал говорить ему о тяжести подвига безмолвия и кстати или некстати спросил о причине его безмолвия. Не отвечая мне прямо на вопрос, он написал: «Господь наш Иисус Христос говорит: глаголю вам, яко всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный: от словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися». На вопрос мой – долго ли он подвизается? – отвечал, т. е. написал: «Богу ведомо». После этого встал и дал мне две книжечки: «О благодатных исцелениях, совершившихся пред святою иконою Божией Матери, в скорбех и печалех утешение» и «О вреде табака».

В час ночи начинается утреннее богослужение в монастырях и сильным звоном колокольчика приглашают всех в церковь. Живой будильник подходит к келье со словами: «молитвами.... помилуй нас». Если в ответ послышится «Аминь», то он идет далее.

Но самою древнейшею из всех икон считается чудотворная икона Божией Матери, называемая «Достойно есть», взятая из кельи на капсольской возвышенности, – что против русского скита св. Андрея. Она теперь находится на горнем месте. Она слишком потемнелая, так что еле со свечою кое-что разглядишь: лик Богоматери чрезвычайно умильный, а на руках в свободном положении Божественный Младенец. О названии этой иконы рассказывают следующее чудо. Она сначала принадлежала одному безмолвному. Однажды пред этою иконою долго молился он и усердно пел: Честнейшую херувим и славнейшую без сравнения серафим и проч. Вдруг в его келье показался благообразный монах и, назвавшись Гавриилом, начал внушать ему, что пред этою песнею надобно всегда петь: «достойно есть, яко во истину, блажити тя Богородицу, присноблаженную и пренепорочную и Матерь Бога нашего». А дабы эти слова не изгладились из памяти, Гавриил перстом своим начертал их на каменной плите и потом скрылся. Старец, поняв, что у него был архангел, явился к проту святой горы с начертанною на плите песнею. А святогорский прот уведомил о всем этом цареградского патриарха и царя, и отослал к ним и самую плиту, чудесно исписанную. С той поры постановлено было петь во всех церквах: Достойно есть...

В этом самом месте, где теперь источник, явилась вдруг пред ним прекрасная женщина, присутствию которой он очень удивился, так как женская нога никогда не ступала на Афон. «Кто ты?» спросил св. Афанасий. – Я – Матерь Господа твоего, отвечала Она. При этом она упрекнула его в маловерии, убеждая возвратиться в обитель, домостроительницею которой она пребудет навсегда. Для удостоверения же в ее Божественной личности она повелела колеблющемуся Афанасию ударить жезлом о скалу. Афанасий ударил. Камень разщелился и из трещины его выбежал шумный поток воды, который и теперь течет. [...] Вся она испещрена фамилиями паломников, пивших или купавшихся в целительных водах источника. Мы тоже не преминули черным углем написать свои фамилии, которые, конечно, скоро сотрутся, так как за неимением свободного места фамилии на фамилиях пишутся, да притом сама галерея скоро рухнет.

Он уже обладает чудотворною иконою Божьей Матери, называемой «Самописанною». Об этой иконе здесь мне рассказывали следующее. Один живописец в Румынии долгое время писал эту икону, притом писал с постом и молитвою; но как он ни трудился, никак не мог докончить ее, собственно лик Богоматери не удавался ему. Он уже чуть было не отчаялся в успехе. Вдруг в одно время этот живописец, придя, быть может, в сотый раз оканчивать икону, увидел ее оконченною. Не было пределов радости его. Сейчас оповестил он кого следует о самописанной иконе.

Вот какая- то тропинка идет в сторону от нашей. Она ведет в пещеру или келью св. Петра Афонского, первого пустынножителя. Эта келья находится над крутым обрывом. Говорят, что пещера, где подвизался св. Петр (X в.), даже до сего времени не утратила своего первобытного значения и вида; но с половины нынешнего столетия вход в пещеру заложен камнями, так что внутренность ее можно с трудом рассмотреть чрез маленькое отверстие. К закрытию входа послужило то, что некоторые подвижники, не укрепившись еще в подвигах, но ревнуя о подражании св. Петру, оставались здесь; но вскоре от холода и сырости у них зубы выпадали, волосы вылезали – они сильно заболевали и умирали, – что и заставило лаврское начальство заложить ее вход.

С самого начала прибытия на Афон он занимается собиранием «неувядаемых цветов Божьей Матери» и сбывает их довольно выгодно по монастырям. Но, по рассказам его, собирание этих цветов сопряжено с большою трудностью и риском для жизни. Этот цветок, можно сказать, есть произведение камней и растет в их трещинах. Поэтому, чтобы собрать его, нужно взбираться по страшным стремнинам, перебираться через страшные пропасти на одних только ручных мускулах, вися на несколько тысяч футов над зияющею бездною от земли. Малейшее колебание, малейший страх – и все кончено – очутишься на дне бездны. Такие случаи бывают очень часты с собирателями цветов: в этом году покамест еще не было ни одного несчастного случая, но в прошлом их было два. Этот куцовлах сильно опасается за жизнь свою; падение в бездну главным образом страшит его потому, что диавол возьмет его душу, и таким образом он на веки погибнет, несмотря на такое богоугодное дело, как собирание цветов Божией Матери. Диавол, по его словам, давно уже посягает на его душу, потому что он замечает, что когда лазит по стремнинам, то его что-то так и тянет в бездну; от диавола он избавляется постом и молитвою: пред каждою своею экскурсией на вершину горы он дня два постится и молится, потом взбирается на гору для срывания цветов и живет здесь не больше 3-х дней. Долго здесь нельзя жить, так как здесь, преимущественно ночью, холодно и сыро и это отражается на здоровье человека, что вполне оправдалось на этом куцовлахе. Он из Валахии приехал таким цветущим молодцем, а теперь иссох, как щепка. Он думает скоро оставить этот выгодный, но опасный промысел. Настоящая экскурсия – пятая по числу в это лето. В этом году урожай на цветы, так что за все это время он заработал около 3 лир т. е. около 30 рублей. Цветы живо расходятся по рукам русских богомольцев и болгар. Я купил у него на 1 рубль 25 миниатюрных пучков. Этот цветок, называемый еще «святогорскою незабудкою», очень мил, но мал; листочки его – то красные, то белые, и когда засохнут – точно атласные.

Чтобы достигнуть этого места, надобно в некоторых местах цепляться за камни руками и даже висеть всем телом над бездною. Около 40 сажен приходится спускаться по веревке, придерживаясь ногами в обрывистую каменную стену. Здесь живут самые высшие подвижники, достигшие последней степени самоотвержения. Они своего почти ничего не имеют: одеваются в лохмотья, питаются кореньями растений, а также подаяниями монастырей, главным же образом – подаяниями рыбаков и моряков. Карульские иноки спускают к морю корзинку, укрепленную на блоке. Матросы и рыбаки знают назначение этой корзинки и кладут в нее, что Бог на душу положит.

Иоанн Кукузель был любимцем при дворе греческого императора Алексея Комнена за его красоту и замечательный голос («благообразный» и «доброгласный» – он был по Барскому). Но он не возлюбил мирской жизни, мысль его всегда витала в заоблачных мирах. Поэтому он решил уйти из этого суетного мира и удалиться в монастырь – что он и сделал вскоре по приезде в Константинополь игумена Лавры, который пленил его рассказами о св. горе. Без ведома императора, горячо любившего его и даже намеревавшегося «оженити его зело благородно», он ушел на Афон – в Лавру. Здесь он в изодранных лохмотьях не был узнан игуменом, который знавал его при дворе вымытым, чистым, роскошно одетым. Ему назначено было послушание быть пастухом. С покорностью и благодарностью принял он это послушание, так как оно давало ему возможность уединяться и в уединении воспевать хвалу Богу и предаваться созерцательной жизни в Боге. Близ Молдавского скита указывают то место, где Кукузель пас овец и козлищ. Воспевая в таком уединении своим мелодическим голосом хвалы Богу, он был вполне уверен, что его никто из людей не слышит, за исключением его стада, которое внимало его пению. Но живший неподалеку анахорет услышал пение и, будучи поражен явлением такого необычного певца в пустыне, поспешил уведомить об этом лаврского игумена. Кукузель призван был в Лавру к игумену, который едва с трудом узнал своего знакомца и царского любимца. Не было пределов старческой радости игумена. Он хотел дать ему другое послушание, но по слезной просьбе Иоанна оставил его на прежнем послушании. [...]

Об этой иконе существует следующее предание. Когда в 9 в. сирийские варвары расхищали св. гору и добрались и до Ватопеда, то экклесиарх взял эту икону с крестом и спрятал в находящемся здесь колодце, затеплил пред ними свечу и искусно закрыл колодезь мраморною плитою в уровень с полом. Ватопед был разрушен, но икона не была найдена. 70 лет экклесиарх томился в плену, но наконец был выпущен. Ватопед- ская обитель между тем стала поправляться; но никто не знал о скрытой иконе, пока экклесиарх не объявил, где скрыта им икона. Открыли плиту и, к удивлению, нашли икону с крестом и теплящуюся свечу. Эту свечу я видел; она постоянно теплится; она громадной величины и обложена оловом или серебром; она горит, но не сгорает, потому что сверху постоянно кладется воск. Самую икону почти невозможно рассмотреть, так темна на ней живопись.

На прощание старик дал нам по веточке кедра и по лимону, только что сорванному с посаженного им лимонного дерева.

Погрузившись в думы, я и не заметил, что полуденное солнце слишком жгло, так что, опомнившись, я очутился с страшною головною болью. Пришел в келью, затворил ставни и прилег. Через час слышу, звонят к вечерне. Монахи встают и опять идут молиться. И такой круговорот, такое однообразие во всю жизнь!.. Неужели я был бы в состоянии вынести все это?...

В эту ночь я был разбужен сильным стуком моих отворенных окошек. На дворе был сильнейший ветер. Я вышел на коридор. Страшно было ходить по висячему деревянному коридору, который так и трясся от сильного ветра. Деревья гнутся до долу; слышен стук от падающих бревен. Море разыгралось во всей своей стихийной силе; шум и плеск волн о скалистые берега так явственно слышны, как бы я стоял при море. А между тем на небе ни одного облачка: небо усеяно ярко светящимися звездами (что свидетельствует о прозрачности воздуха), как в самую тихую ночь. [...] Простояв несколько минут на коридоре и намереваясь уже идти обратно в свою келью, я вдруг был поражен страшными криками не вдали от меня: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя...! Ай, ой...!» Побежал я в свой номер, запер двери и лег, укрывшись одеялом, хотя до неимоверности душно было. Но я уже не мог спать до утра; тем более что скоро послышался отчаянный звон колокольчика, пробуждающий монахов на утреню. Испугавший же меня своим криком был, как оказалось, нервно расстроенный старик-монах, которому уже перевалило за 90 лет...

Сегодня за обедом не было Трофима Наумыча. Мне сказали, что он уже бросил это послушание. Скоро, думаю себе, испытывает он монашеские послушания. После обеда я прилег немного, потому что ночью мало спал. Только что задремал, слышу, кто- то стучит в двери. Отворяю, и предо мною предстает Наумыч; но он уже без ряски, без фартука, без куколя... одним словом прежний Наумыч, но только какой-то разбитый, расслабленный.

– Что это вы не в монашеском одеянии? – спрашиваю его.

«Что же делать? Вот руки попухли, как колоды; только ведь день поработал, а что если бы месяц или год... Ведь оно как будто и хорошо на этом поварском послушении на счет кушаниев и питания; но работы – страх сколько! Всякому, кто ни придет, подавай, да на стол клади не одну тарелку, а тарелок шесть. Он-то все это загадит, а ты после и мой. Ну, добро были бы какие-нибудь благородные, как мы, примером, с тобою; а то какой-нибудь паршивый гречонок: ты ему и подай, ты за ним и вымой...

Проливной дождь поднял сегодня очень рано – часа в четыре утра – пассажиров третьего класса с их импровизированных постелей, в том числе, конечно, и меня, грешного раба Божия. Сильно промок я; укрыться негде. Правда, трюм открыли для нас; но туда столько нашло пассажиров – турок и наших богомольцев, что положительно нельзя было и повернутся. Притом же, там такая была духота, что я предпочел лучше мокнуть под дождем, чем вдыхать в себя вредные миазмы. А между тем дождь не перестает. Небо и море подернулись серою, слезящеюся мглою; что-то тяжелое, свинцовое легло на этот прекрасный залив; корабли, словно намокшие птицы, опустили свои еще вчера белые, а теперь потемневшие крылья-паруса; пароходы неистово дымят, отравляя воздух угольным чадом и копотью. Вдруг засверкала молния, послышались со стороны Олимпа отдаленные раскаты грома, все явственнее и явственнее усиливающиеся; вся окрестность загрохотала, с одной стороны от сильных раскатов грома, а с другой – от пушечных выстрелов, которыми турки заканчивают последний день Бай- рама. Мне сначала страшно было, так как я вообще боюсь грозы, а потом даже находил наслаждение, прислушиваясь к этой страшной, небесной музыке. [...] Я отчаялся было уже в возможности посетить сегодня солунские святыни; а завтра пароход снимается. Но, к счастью, к 12 часам дня дождь перестал; вся природа освежилась, и я освежился, даже чересчур, так как положительно весь промок. Затем настала прекрасная погода; южное солнце пригрело и все высушилось.

@темы: чтение

---

Книга Непокоя. Фернандо Пессоа

Итак, не умея верить в Бога и не имя возможности верить в определенную совокупность животных, я остался в стороне от людей, на расстоянии от всего, что обычно определяется как Декадентство. Декадентство — это полная потеря бессознательности, потому что бессознательность — фундамент жизни. Сердце, если бы могло думать, остановилось бы.

Не воспринимая ничего серьезно, не считая, что нам может быть дана достоверно другая реальность вне наших ощущений...

Не воспринимая ничего серьезно, не считая, что нам может быть дана достоверно другая реальность вне наших ощущений, мы в них укрываемся и их исследуем, как обширные неизведанные земли. И если занимаемся прилежно не только эстетическим созерцанием, но также выражением возможностей и результатов ощущений, то проза или стихотворение, которые мы пишем, не добиваясь, чтобы они были поняты другими или возбуждали в них желания, становятся подобными чтению вслух с целью объективной оценки субъективного удовольствия от чтения.

Вот так и мы, одинаково созерцающие горы и статуи, читающие наши дни, как читали бы книги, размышляющие обо всем, главным образом для того, чтобы переработать это внутри себя, будем все описывать и анализировать, чтобы эти описания, однажды вышедшие из-под нашего пера, стали чужими, и мы могли бы наслаждаться ими, словно они появились сами собой этим вечером.

Жизнь представляется мне неким постоялым двором, где приходится ждать прибытия дилижанса, отвозящего всех в небытие. Я не знаю, куда меня отвезет дилижанс, не знаю ничего. Могу считать этот постоялый двор тюрьмой, так как принужден ожидать именно здесь; могу считать его общественным местом, так как встречаюсь здесь с другими. Но я не чувствую нетерпения и не чувствую себя связанным с другими. Я оставляю их запертыми в своих комнатах, безвольно простертыми на постелях, где они лежат без сна; я оставляю их беседующими в залах, откуда доносятся до меня музыка и их голоса. Я сижу около двери и впитываю цвета и звуки открывающегося передо мной пейзажа и тихонько напеваю — только для себя одного — песни, которые слагаю в ожидании.

Я должен выбирать между вещами, вызывающими во мне отвращение: выбирать или мечту, которую мой разум ненавидит, или действие, для которого я не рожден, или мечту, для которой никто не был рожден.

Величие ночи в том, чтобы быть самой значительной, не будучи ничем! Пасмурное величие неизвестного великолепия... И я чувствую внезапно совершенство монаха в пустыне и отшельника в его уединении, заполненное субстанцией Христа на камнях и в пещерах отрицания мира.

Я прошу так немного у жизни, но и в этом немногом она мне отказывает. Луч солнца, поле неподалеку, глоток покоя и кусок хлеба — вот меня уже и не огорчает мое существование, вот я и не требую ничего от окружающих, только бы и они не требовали от меня ничего. Но и в этом малом было мне отказано, словно кто-то не подал милостыню не со зла, а только от нежелания расстегивать пиджак, чтобы достать мелочь.

Вижу его, вижу его жесты, энергично медлительные, его глаза, вбирающие в себя внешнее, чтобы обдумать его, снова расстраиваюсь, как в тех случаях, когда он мною недоволен, и до глубины души радуюсь его улыбке, широкой и очень человечной, чем-то напоминающей рукоплескания целой толпы.

Все меня интересует, но ничто не привязывает. Внимаю всему, пребывая в состоянии, близком к трансу; отмечаю мельчайшие мимические изменения лица собеседника, бережно собираю тончайшие модуляции его голоса, интонации, передающие оттенки настроений и отношений; но, слушая его, не слышу, думая при этом о другом, и главный предмет беседы, таким образом, остается на периферии моего внимания, равно как и смысл мною и моим партнером остается практически почти вне поля моего зрения. <...> Во мне живут два человека, и оба держат дистанцию — сиамские близнецы, разделенные и уже не соприкасающиеся друг с другом.

Хорошо понимаю тех, кто, стремясь отогнать печаль, вышивает, вяжет, плетет кружево, потому что это — жизнь. <...> Разматываю себя, как разноцветный моток ниток, или сплетаю из себя самого веревочные фигурки, такие же, как те, что плетутся вручную исколотыми пальцами, а потом переходят от одного ребенка к другому. Забочусь только о том, чтобы большой палец не упустил узел, который он прижимает. Потом поворачиваю ладонь, и изображение изменяется. И возобновляю процесс вязания.

Я продолжаю существовать недействительным в глубине каждого высказывания, как нерастворимый осадок на дне стакана, откуда, кажется, пьется чистая вода. Я создаю литературное творение, как делаю записи в торговых книгах — аккуратно и безразлично. Перед простором звездного неба и перед загадкой многих душ человеческих, перед ночью безвестной бездны и хаосом непонимания, — перед всем этим то, что я пишу в кассовой книге, и то, что пишу на этом листе моей души, одинаково ограничено улицей Золотильщиков, ничто для Вселенной, для ее грандиозных пространств.

Все, что мы знаем, это всего лишь наше впечатление, а все, чем мы являемся, — всего лишь чужое впечатление, отделенное от нас, будто мы назначаем себя собственными активными зрителями, нашими богами с разрешения муниципалитета.

Знать, что будет несовершенен труд, который не будет закончен никогда. Но хуже, если он вообще не будет создан.

Воздушные, еле заметные пути последних потерянных, между бороздами, которые были на траве, потому что шаги открывали пустоту среди взволнованной зелени, звучали тягуче, как смутное воспоминание о будущем. Были старыми те, кто должен был прийти, и только молодые не пришли бы никогда. Барабаны катились по краю дороги, и усталые руки держали бесполезные горны, не имея силы для того, чтобы их оставить.

От всего, о чем я думал, что я только чувствовал, остается смутное, бесполезное желание плакать.

Единственный способ существовать в согласии с жизнью — это быть в разногласии с самим собой. Нелепость — вещь священная.

Устанавливать теории, обдумывая их терпеливо и честно, — только затем, чтобы потом действовать наоборот, против них, оправдывая наши действия как раз теми теориями, которые их осуждают. Определять для себя путь в жизни — только затем, чтобы потом этим путем не следовать. Приобретать все признаки и установки, характерные для того существа, каким мы не являемся и не стремимся ни быть, ни даже считаться.

Одни управляют миром, другие сами являются миром. Между каким-нибудь американским миллионером, Цезарем, Наполеоном или Лениным и лидером социалистов в деревне нет качественного различия, только количественное.

Все было погружено в сон, будто весь мир оказался одной ошибкой; и ветер, колеблясь неясно, уподобился бесформенному знамени, развернутому над нереальным зданием. Но ничего не разрывалось в воздухе, чистом и густом, и оконные рамы подрагивали стеклами, это как бы слышалось здесь. Во глубине всего, молчаливая, ночь была гробницей Бога (душа страдала, жалея Бога).

И так нежно это чувство, так отчуждает оно меня от дебета и от кредита, что в случае, если кто-то задает мне вопрос, отвечаю мягко, словно мое существо — полое внутри, будто оно — не более чем печатная машинка, что я ношу с собою, портативный я, с откинутой крышкой, готовый для письма. Меня не задевает, что прерывают мои мечты: они такие нежные, что остаются со мной, когда я говорю, пишу, отвечаю, даже долго беседую с кем-то.

Причина в людях, что обычно окружают меня, в душах тех, кто, не зная меня, ежедневно стремится меня узнать в тесном общении и беседах, из-за которых мой дух сжимается от чисто физического отвращения. Эта однообразная грязь их жизни, протекающей параллельно моей, внешней, это их представление о себе как о существах, мне подобных, — это заковывает меня в кандалы, обрекает меня на заключение, делает ненастоящим и нищим.

Вещь, брошенная в угол, тряпка, упавшая на дорогу, моя низкая сущность притворяется перед жизнью.

Все, что я делаю, думаю, что представляю собой, — это сумма подчинений или некое поддельное существо, кого я считал собой, посредством кого взаимодействовал с внешним, или же, под грузом обстоятельств, я выдумывал существо, бывшее воздухом, которым я дышал. Я оказываюсь в этот момент прозрения внезапным отшельником, признающим себя изгнанником там, где был гражданином. В самом личном, о чем я думал, я не был собой.

Знаю, что ошибался, шел без дороги, никогда не жил, существовал только потому, что заполнял время своим сознанием и мышлением.

Понять себя внезапно, как в этот ослепительный миг, — значит неожиданно познать какую-то внутреннюю субстанцию, магическую сущность души. Но этот внезапный свет все сжигает, все уничтожает, оставляя нас совершенно нагими.

Вся отложенная горечь моей жизни сбрасывает перед моими застывшими глазами одежду естественной радости, носимую все эти долгие дни. Понимаю, что столько раз казавшийся себе радостным, столько раз довольным я неизменно оставался печальным. И та часть меня, что это понимает, находится за мной, будто склоняясь надо мной, опирающимся на оконную раму, над моими плечами, или даже над головой моей, и видит близко — ближе, чем я, — перед собой медлительный дождь, уже слегка волнистый, творящий своим движением из темного неприветливого воздуха плетеное кружево, филигрань.

Это ощущение опьянения бездеятельностью, хмель без радости, ее нет ни в самом состоянии, ни в его источнике. Это болезнь без мечты о выздоровлении. Это воодушевленная смерть.

Изолированность вырезает на мне свое изображение, творя меня по своему подобию. В присутствии другого — всего одного человека — мое мышление сразу тормозится, и, если общение служит для большинства людей стимулом к проявлению себя и к разговору, то для меня контакт с другими является «антистимулом», если возможно употребить подобное словечко.

Искусственность — это один из способов наслаждаться естественностью. То, чем я наслаждаюсь на этих необъятных полях, мне так нравится, потому что я не живу здесь. Не чувствует свободы тот, кто никогда не жил под гнетом принуждения.

«Нельзя съесть пирог и не утратить его при этом».

Несу с собой сознание поражения как знамя победы.

Я читаю и становлюсь свободным. Обретаю реальность. Перестаю быть собой, исчезаю. И то, что я читаю, становится для меня не подобием одежды, привычной, а порой тесной, но внешним миром, видимым и понятным: солнцем, видящим всех, луной, роняющей тени на тихую землю, широкими пространствами, оканчивающимися океаном, черной плотностью деревьев, колышущейся зеленью в вышине, прочным покоем водоемов в садах, дорогами, укрытыми виноградными лозами.

Читаю, будто отрекаюсь. Королевская корона и мантия никогда не бывают так значительны, как в миг отречения короля, оставляющего их на полу, — так вот и я слагаю с себя на плиты прихожей все свои триумфы мечты и скуки, и вступаю на парадную лестницу, оставив себе единственное величие — всевидящий взгляд.

Каждый раз, когда под влиянием мечтаний мое намерение возвышается, над уровнем моей повседневной жизни, я на миг чувствую себя высоко, как ребенок на качелях, и каждый раз я должен опускаться, как этот ребенок, в муниципальный сад и познавать свое поражение, без развернутых боевых знамен, без меча, даже если бы имел силы вытащить его из ножен.

Предполагаю, что большинство из тех, с кем я случайно встречаюсь на улицах, несет в себе — замечаю это по молчаливому движению губ и по нерешительности взгляда — подобное чувство солдата в бесполезной войне без знамен. И все — оборачиваюсь назад и созерцаю их спины, спины бедных побежденных, — как и я, будут побеждены, унижены среди тишины и тростников безлунной ночью, павшей на берега, среди непоэтичных болот, жалкие и неопытные.

Бедные полубоги-подмастерья, одним словом и благородным усилием завоевывающие империи и нуждающиеся в деньгах, в жилье и пище! Кажется, это войска бегущей армии, чьи командиры — мечты о победе, тогда как для тех, потерявшихся в тине болот, остается только понятие о величии, сознание принадлежности к армии и пустота от незнания, что делал командир, которого они никогда не видели.

Так, каждый, кто мечтает, в течение мгновения является командиром армии, из арьергарда которой сбежал. Так, каждый, среди грязи ручейков, приветствует победу, которую никто не может одержать и от которой остались крошки среди пятен на скатерти, их забыли стряхнуть.

Мои бедные компаньоны, мечтающие о высоком, как я завидую им и стыжусь этой зависти! Со мной — другие, самые бедные, у которых нет никого, кроме них самих, кому бы они могли рассказать о своих мечтах и прочесть свои стихи, если бы они их писали, — бедняги, все творчество которых заключено в их собственной душе, умирающие от удушья из-за того, что не могу сдать того неведомого трансцендентного экзамена, подготавливающего к жизни.

И все, точно угри в большом тазу, запутываются, переплетаясь друг с другом, выползают один поверх другого, но никогда не вылезают из таза.

Я — развалины зданий, тех, что никогда не были ничем иным, как развалинами, потому что кто-то, дойдя до середины постройки, утомился от одной мысли о том, что хочет построить.

Испытываю чисто физическую тошноту от обыкновенного человечества, впрочем, другого не дано. И причуду — иногда делать все для усиления ее, словно провоцировать рвоту, чтобы избавиться от тошноты.

Охотно закричал бы, если бы мой голос мог достичь какого-то предела.<...> Я как тот, кто ищет «на авось», не зная, где спрятано то, что, может быть, не существует вовсе. Играем в прятки ни с кем. Есть где-то прозрачная увертка, божество, текучее и только слышимое.

У каждого есть свое тщеславие, и тщеславие каждого — это забвение того, что есть и другие с подобной душой.

Сегодня упал легкий туман, влажный и теплый, печальный без угроз, однообразный без оснований. Во мне — какая-то подсознательная грусть. И я пишу эти строки, бессвязные и корявые, стремясь не сказать это или что бы то ни было, но лишь дать работу своему невниманию. Медленно, нечеткими линиями заполняю тупым карандашом — потому что недостаточно чувствителен, чтобы его очинить — белый лист из-под бутербродов, купленных в кофейне, ведь мне сойдет любой, был бы только чистым.

Зачастую в плену колдовской поверхностности я чувствую себя человеком. И тогда дружу с радостью и существую ясно. Всплываю наверх. И мне приятно получать заработную плату и возвращаться домой. Я чувствую время, не видя его, мне нравится все природное.

Но иллюзия не остается надолго — и оттого, что не остается, и оттого, что приходит ночь. И окраска цветов, и тень от деревьев, расположение аллей и клумб все изменяется и прячется. И над ошибкой, и над тем, что я ощущал себя человеком, вдруг открывается — словно дневной свет был занавесом в театре — великий сценарий звездного неба. И тогда я забываюсь в бесформенном партере и ожидаю первых актеров с беспокойством ребенка, попавшего в цирк. Жду, освобожденный и потерянный.

Да хранят меня все боги до того часа, когда угаснет эта часть моего сознания, представление ясное и солнечное о внешней действительности, инстинкт моей незначительности, удовольствие быть маленьким и иметь возможность мыслить себя счастливым!

Я живу так, словно меня бьют моей жизнью.

Принесли мне веру, как закрытый пакет на чужом подносе. Хотели, чтобы я его принял, не открывая. Принесли мне науку, как нож на блюде, чтобы я разрезал им листы книги с чистыми страницами. Принесли мне сомнение, как пыль внутри какой-то коробки; но зачем принесли мне коробку, если там нет ничего, кроме пыли?

Тогда нас настигает тревога от жизни, от узнавания, не дающего знания, от обдумывания с помощью чувств или размышления, путем осязания или ощущения — изнутри исследуемого объекта, словно мы вода, а он — губка. Тогда мы снова погружаемся в ночь, и усталость от эмоций углубляется тем, что они становятся эмоциями мышления, глубокими изначально. Но это ночь без отдыха, без лунного света, без звезд, ночь, будто вывернутая наизнанку — бесконечность, сделавшаяся внутренней и тесной, день, ставший черной подкладкой какой-то неизвестной одежды.

Я никогда не любил ничего, за исключением чего-то несуществующего. Никогда не желал ничего, кроме того, чего и вообразить себе не мог. Ничего не просил от жизни, кроме того, чтобы она просто проходила мимо, а я не ощущал бы ее движения.

Нет островов для неудобных, для невстречаемых другими, для уединенных в мечтании! Надо жить и хоть как-нибудь действовать; надо касаться людей, хотя бы потому, что они существуют, другие люди, они реальны в этой жизни!

Стирать все со сцены одного дня, переходя к другому, быть новым с каждым новым рассветом, с постоянной девственностью эмоций — этим и только этим стоит обладать или быть этим, для того, чтобы быть тем или иметь то, чем мы так несовершенно являемся.

Настоящий мудрец — тот, кто минимально подвержен влиянию внешних событий. Для этого надо покрывать себя броней, окружать реальностями, более близкими тебе, чем факты, только через них факты, изменяясь, согласуются с этими реальностями, достигают тебя.

Какой-то ужас оттого, что я должен жить, поднялся со мной с постели. Я казался себе пустым, и у меня было какое-то отстраненное впечатление, что не существует решения ни одной проблемы.

В глубине моей души больше сна, чем я могу его вместить. И я ничего не хочу, ничего не предпочитаю, нет ничего, от чего бы я убежал.

Мое прошлое — это все, чем я не смог стать. Не ощущение уходящих моментов возбуждает мою ностальгию: все, что чувствуется, требует, соответствующего момента; прошлое — это когда переворачиваешь страницу, и история продолжается, но текст отсутствует.

Я много мечтаю. Я устал от мечтаний, однако не устаю мечтать. От мечты никто не устает, потому что мечтать — это забывать, а забвение не тяготит, оно — сон без сновидений, в котором мы пребываем, проснувшись.

Выращиваю ненависть к действиям, будто цветок в теплице. Хвалюсь сам перед собою своими разногласиями с жизнью.

Силен только тот, кто всегда недоволен своим положением. Лучшая багряница — это отречение. Божественная империя — та, чей Император отрекается от всей обычной жизни, от других людей, на кого забота о его первенстве не давит, подобно мешку с драгоценностями.

Жизнь меня не любит, как бесполезное лекарство. И именно поэтому я ощущаю в ясных видениях, как было бы легко отстраниться от этой скуки, если бы у меня было хоть немного сил — на самом деле захотелось отстраниться.

Пожалуй, я был бы рад убедить себя самого, что эта теория — не то, что она есть на самом деле — не попытка заглушить голос разума, подсказывающего, что во мне нет ничего, кроме застенчивости и неподготовленности к жизни.

Поэтому я изваял себя из тишины и отчуждения и поместил в теплицу, укрытие от свежего воздуха и приветливых лучей, где бы моя искусственность, цветок абсурда, расцветала в отдаленной красоте.

Порою меня пугает необходимость пожелать кому-то доброго дня. У меня пропадает голос так, будто для произнесения этих слов вслух нужна необычайная храбрость. Это похоже на стыдливость, связанную с самим фактом существования, — по-другому это назвать нельзя!

В курятнике, откуда он уйдет на смерть, петух поет гимны свободе оттого, что ему дали два насеста.

Чувствую себя старым лишь затем, чтобы иметь удовольствие почувствовать, как молодею.

Когда-то, еще ребенком, я шел на эту самую обедню или, может быть, на другую, но, должно быть, все же на эту. Надевал, с сознанием значимости момента, свой единственный хороший костюм и наслаждался всем — даже тем, чем наслаждаться не имело смысла. Это был выход в общество, и костюм был чистый и новый. Чего еще может желать тот, кто должен умереть, и не знает об этом, идя за ручку с мамой?

Чем выше поднимается человек, тем большим он должен пожертвовать. На вершине нет больше места, кроме как для одинокого человека. Чем он совершеннее, тем более цельный; и чем более цельный — тем менее другой.

Всегда считал, что доблесть — достичь того, до чего нельзя дотянуться, жить там, где не находишься, быть живее после смерти, чем при жизни, — в получении, наконец, чего-то невозможного, абсурдного, в преодолении, точно препятствия, самой реальности мира.

Не узнавать себя сознательно — вот это и есть путь. И не узнавать себя сознательно — этим активно занимается ирония.

Мое абстрактное мышление доводит меня до дурноты. Никогда не напишу ни одной страницы, что могла бы меня раскрыть или раскрыть что-то другое. Очень легкое облако парит смутно над луной, как убежище. Не знаю, как и эти крыши. Ошибся, как и вся природа.

От рождения до смерти человек живет как раб своего собственного внешнего вида, — как животные. Каждая жизнь не живет, но прозябает в большей степени и с большей сложностью. Руководствуется нормами, не зная, существуют ли они, не зная, что ими руководствуется; его мыли, его чувства, его действия бессознательны, и не потому, что в них не хватает сознания, но потому, что в них нет двух сознаний.

Сколько раз я слышу, как они говорят одни и те же слова, символизирующие весь абсурд, все ничтожество, все невежество их существа. Это слова, которыми говорят о любом материальном удовольствии: «То, что люди берут от этой жизни»... Берут где? Берут куда? Берут зачем? Было бы неправильно выводить их из заблуждения подобными вопросами...

Братья по неведению, разные способы существования одной и той же крови, различные формы одного и того же наследства — кто из нас сможет предать другого?

Я обнаружил себя в этом мире в один из дней, не знаю, в который, а до того — с тех пор, очевидно, как родился, — жил, того не ощущая. Если я спрашивал, где я был, все меня обманывали, и все противоречили друг другу. Если просил, чтобы мне рассказали, что я делал, все лгали мне, и каждый мне рассказывал свое. если, не зная, останавливался в пути, все удивлялись, что я не следую в пункт, местонахождения которого никто не знает, или не возвращаюсь обратно, — я же, пробудившись на перекрестке, не ведал, откуда пришел. Я видел, что нахожусь на сцене, не зная роли, а другие бойко играют свои, хотя тоже их не знают. Видел в своих руках послание, которое принес, а они говорили, что это чистая бумага, и смеялись надо мною. И я даже не знаю, смеялись ли они потому, что все бумаги — чистые или потому, что все послания отгадываются.

Есть метафоры, более живые, чем люди, идущие по улице. Есть рисунки в уголках книг, живущие реальнее, чем многие мужчины и многие женщины. Есть литературные фразы, имеющие абсолютно человеческую индивидуальность. Шаги моих абзацев вызывают у меня холодок страха, такими человеческими я их слышу, такими выделяющимися, рельефными — при отражении звука от стен моей комнаты, ночью, в тени...

Человек с тонкой чувствительностью и ясным умом, взволнованный злом и несправедливостью мира, ищет способ их уничтожить — в первую очередь там, где они наиболее ярко проявляются, вблизи себя; и он найдет их в своем собственном существе. Он будет увлечен этим делом в течение всей своей жизни.

Недавно я видел в витрине магазина игрушки, заставившие меня вспомнить, чем являются эти выражения. Видел на игрушечных тарелках игрушечные лакомства для кукольного стола. Этому существующему человеку, чувственному, эгоистическому, амбициозному, дружащему с одними, потому что имеет дар речи, враждующему с другими, потому что имеет дар жизни, что предложат этому человеку, с какими игрушками забавляться, с какими словами, пустыми по звуку и тону?

Настоящий храбрец, сказал Гораций, неустрашим, даже если весь мир вокруг него рушится. Изображение абсурдно, настоящее — его смысл. Хотя бы вокруг нас рушилось то, чем мы притворялись, сосуществуя с другими, мы должны оставаться бесстрашными — не потому, чтобы были настоящими, но потому что это мы, и, будучи собой, ни о чем не должны сожалеть из того внешнего, что разрушается.

Люди действия — невольные рабы людей понимания. Вещи не имеют значения, кроме как в их собственном толковании. Поэтому одни создают вещи, чтобы другие, превращая их в смыслы, давали бы им жизнь. Рассказывать — значит создавать, поэтому жить — это только «быть кем-то проживаемым».

Подобные размышления заставляют порой меня восхищаться той разновидностью индивидов, к которой я испытываю инстинктивное отвращение. Обращаюсь к мистикам и аскетам — к монахам всех Тибетов, к Симеонам Столпникам со всех столпов. Эти, пусть и смехотворно, на самом деле пытались отрицать закон жизни — нежиться на солнце и ожидать смерти, не думая о ней. Они стремятся даже в неподвижности на столпе; стремятся, ищут даже в темноте кельи; хотят того, чего не знают, хотя бы в мученичестве, им данном, и в печали, им предписанной.

Мы, все остальные, ведущие животную жизнь с ее сложностями, пересекаем сцену, как статисты, наслаждаясь бездумной торжественностью своего прохода. Собаки и люди, коты и герои, блохи и гении — мы играем в существование, не думая о нем (ведь и лучшие мыслят только о размышлениях) под великим покоем звездного неба. Другие — мистики страшных времен и жертвенности — чувствуют, по крайней мере всем телом, повседневно, присутствие таинства. Они свободны, потому что отвергают видимое солнце; они полны, потому что освободились от пустоты мира.

Сегодня я едва волочил по улице ноги и свою огромную усталость. Моя душа превратилась в спутанный комок ниток, и то, сем я являюсь и был, кто я есть, забыло свое имя. Не знаю, будет ли завтра, ничего не знаю, кроме того, что не спал, и путаница различных промежутков наложила печать молчания на мою внутреннюю речь.

Я — какой-то опустелый дом, как монастырская келья меня самого. Я всегда нахожусь в комнате в стороне, — и вокруг сильно шумят деревья.

Мы — смерть. То, что мы считаем жизнью, это сон о реальной жизни и смерть того, кем мы на самом деле являемся. Мы рождаемся мертвыми, а не умираем. Наши миры перевернуты. Считая, что живем, мы мертвы; мы начнем жить, когда станем умирающими.

Все то, что в нашей деятельности мы считаем высшим, все это — участие в смерти, все это — смерть. Что есть идеал, кроме признания, что жизнь не выполняет своих функций? Что есть искусство, кроме отрицания жизни? Статуя — это мертвое тело, вырезанное, чтобы закрепить смерть, из нетленной материи. Даже удовольствие, столь похожее на погружение в жизнь, есть, скорее, погружение в нас самих, разрушение связей между нами и смертью, взволнованная тень смерти.

Я испытал ощущение внешнее и ложное, похожее на то, что чувствуешь, достигая границы бесконечного пути. Я вышел из себя, не знаю куда, и остался там, застывший и бесполезный. Я — что-то, что было.

Моя жизнь постепенно теряет силы, все, чем я хотел быть, терпит крушение, а я присутствую при этом инкогнито. Могу сказать, с той правдивостью, что не нуждается в приукрашивании, что нет ни одной вещи, желанной мне или мечтаемой, которая не разрушалась бы под окнами, превращаясь в пыль, словно упавший из окна верхнего этажа цветочный горшок. Кажется даже, что Судьба всегда сначала заставляет меня любить или хотеть того, что она мне уготовила, чтобы на следующий день я увидел, что у меня этого не было или не могло быть.

Я превратил себя в литературный персонаж, в прочитанную жизнь. То, что я чувствую сам (сам того не желая) — чувство, нужное для описания того, что чувствуется. То, что я думаю, сразу превращается в слова, смешанные с образами, его уничтожающими. Реконструировав себя, я себя разрушил. Я столько думал о себе, что превратился в собственные размышления. Зондировал себя и уронил зонд; живу, гадая, глубок я или нет, только взгляд мне показывает ясно в черноте высокого колодца мое собственное лицо, созерцающее меня, пока я его созерцаю.

Предпочитаю поражение, если со мной останется красота цветов, чем победу среди пустыни душевной слепоты, наедине со своей обособленной ничтожностью.

Была лишь какая-то усталость, смутный сон. Ах, это были вечера такого печального равнодушия, что прежде, чем начаться в природе, осень началась в нас.

Никто мне не скажет, кто я, никто не узнает, кем я был. Я спустился с неизвестной горы в долину, о которой, вероятно, ничего не узнаю, и мои шаги этим медленным вечером были следами, оставленными на прогалинах в лесу. На почте не было известий о письме, которого никто, вероятно, и не напишет.

Для скольких вещей, которые мы считаем своими, мы служим лишь совершенными зеркалами или прозрачными оболочками!

Счастлив, кто не требует от жизни большего, чем она добровольно ему дает, ведомый инстинктом котов, ищущих солнце, когда оно светит, и тепла, если солнца нет. Счастлив, кто отрекается от своей личности ради воображения и радуется, созерцая чужие жизни, переживая не все впечатления, но лишь спектакль из всех чужих впечатлений.

Меня оскорбляет представление, будто какой-то человек способен властвовать над Дьяволом и не способен — над португальским языком. Как отношения с демонами могут быть легче, чем отношения с грамматикой?

Прикосновение к стопам Христа не является оправданием орфографических ошибок.

Ложь — просто идеальный язык души, потому что так, как мы пользуемся словами, которые есть звуки, произносимые в некой абсурдной манере, чтобы переводить на реальный язык наиболее сокровенные и тонкие движения эмоций и мысли, то, что слова не могут перевести, — так мы пользуемся и ложью, и вымыслом, чтобы понять один другого, чего во всей истине, собственной и непередаваемой, невозможно сделать.

Выдумывать — значит любить. Красивая улыбка или выразительный взгляд всегда заставляют меня задумываться, чей бы ни был взгляд, чья бы ни была улыбка, каков есть в глубине души, тот, чье лицо улыбается, чьи глаза глядят, — политический деятель, который нас хочет купить, или проститутка, желающая, чтобы мы ее купили. Но политический деятель, покупающий нас, любит, по крайней мере, покупать нас; и проститутка, которую бы мы покупали, любит, по крайней мере, продаваться нам. Не убегаем, сколько бы мы ни хотели этого, от всеобщего братства. Мы все любим, один другого и ложь — поцелую, которым мы обмениваемся.

И есть во мне — как если бы сам ад смеялся, но при этом не смеялось бы сообщество дьяволов, — каркающее безумие мертвой вселенной, вертящийся труп физического пространства, конец всех миров, черно колышущийся по ветру, бесформенный, анахронический, без Бога, который бы его создал, без него самого, вращающегося во тьме тьмы, невозможный, уникальный, все.

У меня болит голова, мне кажется, что это обида, нанесенная мне материей. И поскольку это меня возмущает, я начинаю плохо относиться ко всем людям, включая и тех, кто рядом, но меня не обижал.

Для кого-то расстояние между другим и им самим никогда не обнаруживается; для другого порой освещается ужасом или печалью благодаря вспышке, стирающей грани; но для третьего является скорбным постоянством и повседневностью жизни.

Не знаю, сплю ли я или только чувствую, что сплю. Я не могу сказать, что спал какое-то время, но замечаю, будто пробуждаюсь ото сна, который мной не овладевал, первые шумы просыпающейся жизни города, поднимающиеся, точно разлив, оттуда снизу, где лежат улицы, созданные Богом. Это радостные звуки, процеженные через печаль дождя, который идет или, возможно, шел, потому что я не слышу его сейчас. Только чрезмерная серость света, потрескавшаяся вдалеке, показывающая мне тени от какого-то слабого света, не достигающего высоты рассвета, не знаю какого... Это звуки, радостные и рассеянные, и они ранят мое сердце, как будто вместе с ними пришли ко мне гонцы — звать меня на испытание или на казнь. Каждый день, если я слышу его приближение к постели, где я лежу, ничего не зная о нем, кажется мне днем чего-то великого, ожидающего меня, но у меня не достанет храбрости его встретить. Каждый день, если я чувствую, как он поднимается с ложа теней, стряхивая простыни на улицах и в переулках, приходит звать меня на суд. Я осужден в каждом наступающем сегодня. И, вечный осужденный, что живет во мне, цепляется за ложе, как за потерянную мать, и ласкает подушку так, будто это няня, что защитит его детскую от вторжения.

Шум человеческого дня внезапно выливается в звук дверного колокольчика. Трещит слабая задвижка входной двери. Слышу шарканье домашних туфель в несуществующем коридоре, ведущем к моему сердцу. И резким движением самоубийцы отбрасываю воображаемое постельное белье, защищавшее меня. Я проснулся. Шум дождя отчетливо слышен в вышине наружной неопределенности. Я чувствую себя счастливее. Я исполнил что-то, мне неведомое. Поднимаюсь, иду к окну, открываю ставни с храброй решимостью. Сверкает дождливый день, что топит мои глаза в тусклом свете. Открываю створки окна. Свежий воздух увлажняет мою горячую кожу. Идет дождь, на первый взгляд такой же, на самом деле он гораздо слабее! Я хочу освежиться, жить и склоняю шею перед жизнью, как под безмерным ярмом.

Я хорошо знаю: если я подниму глаза, увижу перед собой неровную линию домов, немытые окна контор, окна тех верхних этажей, которые еще обитаемы, и наверху, на углу, у мансард, неизменную одежду — на солнце, среди цветочных горшков и растений. Я это знаю, но так нежен свет, золотящий все вокруг, так безмятежен спокойный воздух, обволакивающий меня, что у меня нет оснований, по крайней мере видимых, чтобы покончить с моей выдуманной деревней, с моим городком в провинции, где все занятия — покой.

Я — потерпевший кораблекрушение в море, которое можно перейти вброд.

Скука — не болезнь отвращения оттого, что нечего делать, но в большей степени болезнь от чувства, что не стоит ничего делать.

Это скука того, кто размышлял глубоко и увидел, что все сумрачно; того, кто проанализировал все религии и все философии и затем сказал, как Соломон: «Все суета и томление духа», или как, прощаясь с властью и с миром, молвил другой владыка, император Септимий Север: «Omnia fui, nihil expedit» (Был всем; ничто не имеет цены). Жизнь, говорит Тард, это поиск невозможного через бесполезное; так мог бы сказать Омар Хайям.

У меня никогда не было человека, которого я мог бы назвать «Учитель». За меня не умер ни один Христос. Ни один Будда не указал мне пути. В вышине моих мечтаний ни один Аполлон, ни одна Афина не появились предо мной, чтобы озарить мою душу.

Я присутствую, внимательный, на никаком спектакле. Не чувствую в себе души, но я спокоен. Окружающие предметы, застывшие и четкие, даже те, что движутся, для меня сейчас то же, что для Христа были все его царства мира с их славой, когда Его, возведенного на высокую гору, искушал Сатана. Они — ничто, и я понимаю, что Христос не соблазнился бы. Они — ничто, и я не понимаю, как Сатана, умудренный столькими знаниями, мог соблазнять этим.

Острота моих ощущений превращается в болезнь. Но ею страдает другой, а я — всего лишь больная часть его. Я — точно клетка, отвечающая за весь организм.

Говорить — это иметь преувеличенное уважение к другим. Рот есть причина смерти рыбы и Оскара Уайльда.

Мы наблюдаем, но не одобряем и не отвергаем. Наше занятие — быть ничем.

Каждый день Материя меня повреждает. Моя чувствительность — это пламя на ветру.

От людей всегда легко отстраниться: достаточно перестать к ним приближаться. Итак, подхожу к этому пункту и возвращаюсь к тому, что я объяснял.

Точно наша тень, жизнь преследует нас. И нет тени только тогда, когда все — тень. Жизнь только тогда нас не преследует, когда мы ей сдаемся.

Преврати себя для других в абсурдного сфинкса. Запри себя, но, не хлопая при этом дверью, в твоей башне из слоновой кости. И твоя башня из слоновой кости — ты сам.

«Зачем тебе пытаться быть как другие, если ты обречен быть собой? Зачем тебе смеяться, если, когда ты смеешься, твоя собственная искренняя радость фальшива, потому что рождается они из твоего забвения того, кто ты есть? Зачем тебе плакать, если чувствуешь, что это бесполезно, и снова плачешь теми слезами, что тебя не утешат, и почему бы слезы тебя утешали?
Если ты счастлив, когда смеешься, когда смеешься — победил; если ты в это время счастлив, то потому, что ты не помнишь, кто ты; сколь же счастливее ты будешь со мною, когда уже более не будешь помнить ни о чем? <...>»

— Уметь постоянно выступать посредником между собой самим и другими вещами — это наиболее высокая степень мудрости и благоразумия. <...>
— Давать хорошие советы — значит, не уважать право на ошибку, что Бог дал другим. И время от времени чужие действия должны иметь то преимущество, чтобы они не являлись также и нашими. <...>
— Искусство — эт некая изоляция. Каждый художник должен стараться изолировать других, нести в их души желание оставаться в одиночестве. Высший триумф художника — когда, имея дело с его работами, читатель предпочитает их иметь, но не читать их.

Я люблю так: останавливаюсь на красивой, притягательной или каким-либо другим образом приятной фигуре женщины или мужчины — там, где нет желания, нет и предпочтения в отношении пола, — и эта фигура меня ослепляет, меня увлекает, захватывает меня. Однако я не желаю большего, чем видеть ее, и не знаю большего ужаса, чем возможность узнать ближе и говорить с реальным человеком, которого эта фигура, очевидно, представляет.

В итоге сама суть того, что я жажду, — проспать жизнь. Я слишком люблю жизнь, чтобы желать, чтобы она прошла; слишком хочу не жить, чтобы ее чересчур настойчиво желать.

Любовь хочет обладать, хочет присвоить то, что должно оставаться снаружи, чтобы она знала, что сделаться принадлежащим ей не значит ею быть. Любить — это отдаваться. Насколько велика эта капитуляция, настолько сильна любовь. Но полная капитуляция вручает также и сознание другого. Большая любовь поэтому — смерть, или забвение, или отречение — все любови, которые являются всасыванием любви.

Любовь хочет обладания, но не знает, что есть обладание. Если я не являюсь своим, как я смогу быть твоим или ты — моей? Если я не обладаю своим собственным существом, как я буду обладать чужим существом? Если я уже отличен от того, кому являюсь идентичным, как я стану идентичным тому, от кого отличен?

Только деловые письма имеют адресата. Все же другие должны, по крайней мере если речь идет о высшем человеке, быть только его собственными, для него самого.

И вот так я прячусь за дверью, чтобы Реальность, когда войдет, не увидела меня. Прячусь под столом, откуда внезапно пугаю Возможность. Таким способом я отцепляю от себя, будто разжимая две руки одного объятия, две огромные скуки, которые меня сжимают, — скуку от возможности жить только Реальным и скуку от возможности постигать только Возможное.

Поэтому я знаю себя полностью, и через это полное знание о себе знаю полностью все человечество. Нет таких низких побуждений, как нет и благородных намерений, которых я бы не ощутил некой вспышкой в душе; и я знаю, в каких жестах каждое из них проявляется. Под масками, какие носят плохие идеи, масками хороших или безразличных, именно внутри нас, я по жестам узнаю их подлинную природу. Я знаю, что есть внутри нас, стремящееся нас обмануть.

Висенте Гедеш переносил ничтожную жизнь с равнодушием знатока. Какой-то стоицизм слабого лежал в основе всей его мысленной установки.
Особенность его духа обрекла его на подверженность всем видам тоски; особенность его судьбы заставила его предаваться им всем. Я никогда не встречал души, какая бы меня так поражала. Не придерживаясь какого-либо аскетизма, этот человек отказался от всех намерений, определенных для него самой его природой. Созданный по своей природе для честолюбия, медленно наслаждался тем, что не имел никаких честолюбивых стремлений.

...эта нежная книга. <...> Эта книга не его: она — он.

@темы: чтение

---

Неистовый Виссарион или Myth Buster XIX-го века

«Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге. И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далёке живёте совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию.»

«И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…»

«Вспомнил я ещё, что в Вашей книге Вы утверждаете как великую и неоспоримую истину, будто простому народу грамота не только не полезна, но положительно вредна. Что сказать Вам на это? Да простит Вас Ваш византийский Бог за эту византийскую мысль, если только, передавши её бумаге, Вы не знали, что творили…»

«Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Ещё прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями и объявляете, что только тогда останетесь довольны своими сочинениями, когда тот, кто и т. д.[1] Теперь судите сами: можно ли удивляться тому, что Ваша книга уронила Вас в глазах публики и как писателя и, ещё больше, как человека?»

«Вы только омрачены, а не просветлены; Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнью смерти, чорта и ада веет от Вашей книги. И что за язык, что за фразы! «Дрянь и тряпка стал теперь всяк человек!» Неужели Вы думаете, что сказать «всяк», вместо «всякий», — значит выразиться Библейски?»

из переписки Гоголя с Белинским
1847, Зальцбурн

[1] Гоголь действительно писал в 1845 г. министру просвещения С. С. Уварову.

@темы: чтение

---

Эгри Лайош — Искусство драматургии

«Что такое сорняк? Растение, чьи достоинства неизвестны»
Эмерсон

Тяга выделиться — это существенная необходимость в нашей жизни. Все мы всегда жаждем внимания. Застенчивость и даже нелюдимость тоже происходят от желания быть замеченным. Если неудачи вызывают сочувствие или жалость, тогда и они могут стать самодовлеющей целью.

Возьмите вашего зятя Джо. Он всю жизнь гоняется за женщинами. Почему?..

Возьмите вашего зятя Джо. Он всю жизнь гоняется за женщинами. Почему? Он хороший хозяин, хороший отец и — как ни странно — хороший муж. Но чего-то не хватает в его жизни. Он мало что значит для себя, для семьи, для мира. Романы стали поэтому сердцевиной его существования. Каждая победа дает ему ощущение собственной значительности, он чувствует, что что-то совершил. Джо был бы удивлен, если бы узнал, что его тяга к женщинам — это всего лишь замена настоящего творчества.

Материнство — это творчество. Это начало бессмертия. Может быть, и поэтому женщины меньше, чем мужчины, склонны к романам.
Самая большая несправедливость по отношению к матери это когда— ее выросшие дети — из чистой любви и заботливости скрывают от нее свои неприятности. Тем самым они заставляют ее чувствовать себя незначительной.

Строитель, не знакомый с материалом, с которым работает, плохо кончит. В нашем случае материал — это «посылка», «характер» и «конфликт».

Словарь Вебстера говорит: «Посылка — утверждение, предварительно выдвинутое или доказанное, основание доказательства. Утверждаемое или принятое положение, ведущее к выводу».

«Ромео и Джульетта»
Эта пьеса, очевидно, повествует о любви. Но есть много видов любви. Несомненно, здесь речь идет о великой любви, поскольку любящие не только бросают вызов семейным традициям, но лишают себя жизни, чтобы соединиться в смерти. Таким образом, посылка такова: «Великая любовь сильнее даже смерти».

«Король Лир». Король слишком доверяет двум своим дочерям. Они лишают его всякой власти, унижают его, жалкий и безумный старик умирает. Лир полностью доверяет своим старшим дочерям. Он погибает, потому что верит их льстивым словам. Тщеславный человек верит лести и доверяет льстецам. Но им нельзя доверять, и тот, кто им верит, плохо кончает, итак, посылка пьесы примерно такова: «Слепое доверие ведет к гибели».

«Макбет». Макбет и его жена в своем безжалостном честолюбии, решают убить короля Дункана. Затем, чтобы укрепить свое положение, Макбет с помощью наемных убийц губит Банко, которого он боится. В дальнейшем он вынужден совершать новые убийства. чтобы защитить то, чего он убийством достиг. В конце концов, и знать, и его подданные восстают против него, и «поднявший меч» Макбет «от меча и погибает». А леди Макбет умирает от постоянного страха. Какова посылка пьесы? Что движет Макбетом? Безусловно, честолюбие. Какое честолюбие? Безудержное, поскольку оно не боится даже убийства. Гибель Макбета предопределена самим способом достижения цели. Итак, посылка такова: «Безудержное честолюбие ведет к гибели».

«Отелло». Отелло находит платок Дездемоны в жилище Кассия. Яго нарочно принес туда платок, чтобы заставить Отелло ревновать. Отелло убивает Дездемону и закалывается сам. Здесь движущая сила — это ревность. Неважно, что именно разбудило это «зеленоглазое чудовище», важно, что именно ревность руководит действиями Отелло, а поскольку он убивает не только Дездемону, но и себя, посылка пьесы такова: «Ревность губит и ревнивца и того, кого он любит и ревнует».

«Тупик» Сиднея Кингсли. Здесь автор хочет показать и доказать, что «Бедность толкает на преступление». Ему это удается.

«Сладкоголосая птица юности» Теннеси Уильямся. Циничный молодой актер, жаждущий славы, заводит роман с дочерью богача и заражает ее дурной болезнью. Он вступает в связь со стареющей актрисой, которая поддерживает его. Крушение происходит, когда его оскопляет толпа под предводительством отца девушки. Посылка этой пьесы: «Безудержное честолюбие ведет к гибели».

«Юнона и Павлин» Шона О.Кейси. Капитан Бойль, беспомощный, хвастливый пьяница узнает, что умер его богатый родственник и оставил ему порядочную сумму, которая очень скоро будет выплачена. Бойль,и его жена Юнона немедленно начинают подготовку к роскошной жизни: они занимают у соседей деньги под будущее наследство, покупают безвкусную мебель, и Бойль много тратит на выпивку. Затем обнаруживается, что наследство не достанется им,, так как завещание составлено неясно. Разгневанные заимодавцы обрушиваются на них и отбирают дом. Беда не приходит одна, дочь Бойля соблазняют, и у нее будет ребенок, его сын убит — жена и дочь уходят от него, в конце у Бойля не остается ничего. Он потерпел крах. Посылка: «Безалаберность ведет к краху».

Неясная посылка — это так же плохо, как ничего. Если автор опирается на неясную, ложную или неуклюжую посылку, он тратит время на бесцельные диалоги — и даже действия — и нисколько не приближается к доказательству своей посылки. Почему? Потому что у него нет направления.

Хорошая посылка — это сжатое изложение всей пьесы. Вот несколько других посылок:
Ожесточенность ведет к фальшивому веселью.
Глупая щедрость ведет к бедности.
Честность побеждает двуличие.
Невнимательность губит дружбу.
Дурной характер ведет к одиночеству.
Материализм побеждает мистицизм.
Жеманство ведет к несчастью.
Хвастовство ведет к унижению.
Растерянность ведет к несчастью.
Хитрость роет себе яму.
Нечестность ведет к разоблачению.
Распутство ведет к саморазрушению.
Эгоизм ведет к потере друзей.
Расточительство ведет к нищете.
Непостоянство ведет к потере самоуважения.
Хотя это всего лишь голые утверждения, они содержат все необходимое для хорошо построенной посылки: конфликт, характер и финал. А что же не так? Чего не хватает? Не хватает авторской убежденности. Пока автор не займет определенную позицию, пьесы нет.

Нет, вы не обязаны начинать пьесу с посылки. Можно начать с характера или происшествия, или даже с простой мысли. Эта мысль или происшествие растут, и история постепенно развивается. У вас есть время, чтобы найти посылку в обильном материале.

ВОПРОС: Можно ли написать пьесу с двумя посылками?
ОТВЕТ: Это возможно, но хорошей пьесы не получится. Разве вы можете идти в двух направлениях одновременно?

Не думайте, что у всякой поставленной пьесы есть посылка, хотя идея есть всегда. В «Ночной музыке» Клиффорда Одетса, например, посылка такова: «Молодые люди должны без страха смотреть в лицо жизни». Это идея, но действенной посылкой ее никак не назовешь. Пример пьесы с невнятной идеей — это «Время вашей жизни» Вильяма Сарояна. Ее посылка — «Жизнь чудесна» — настолько бесформенна, что никакой посылки — и то было бы лучше.

ВОПРОС: Трудно точно определить основное переживание, основную эмоцию в тексте. Возьмем «Ромео и Джульетту», например. Не будь ненависти между двумя семьями, любовники были бы счастливы. Поэтому мне кажется, что не любовь, а ненависть — основное переживание в этой пьесе.
ОТВЕТ: Разве ненависть оказалась сильней любви? Нет. Наоборот, она только подвигла юношу и девушку на новые усилия во имя любви.

Драматург может недели проработать над каким-нибудь сюжетом, прежде чем поймет, что нуждается в посылке для того, чтобы была видна суть пьесы. Давайте проследим путь от идеи до посылки. Допустим, вы хотите написать пьесу о любви. О какой любви? О великой, решаете вы, о такой, которая преодолеет предрассудки, ненависть, вражду, которую нельзя купить. Зрители будут рыдать, глядя, как влюбленные жертвуют всем друг для друга, как любовь торжествует. Да, это замысел, и не очень плохой. Но у вас нет посылки, и пока вы ее не найдете, вы не напишете этой замечательной пьесы. Есть очевидная посылка, уже содержащаяся в вашем замысле: «Любовь сильнее всего». Но это очень туманное утверждение. Оно говорит слишком много и поэтому не говорит ничего.
Что значит «все»? Вы можете сказать, что имеются ввиду препятствия, и тогда мы спросим: «Какие препятствия?» А если вы скажете, что «Любовь движет горами», мы вправе спросить, что же в этом хорошего. В вашей посылке вы должны точно обозначить, насколько велика эта любовь, в чем ее цель и как далеко она зайдет. Давайте пойдем до конца и покажем любовь столь великую, что она побеждает даже смерть. Наша посылка ясна:«Побеждает ли любовь смерть?» — «Да, любовь сильнее смерти». Это указывает дорогу, по которой пойдут влюбленные, они умрут во имя любви.

[...] вы уже почти представляете характеры ваших героев. Может ли девушка быть глупой, бесчувственной, коварной? Вряд ли. Может ли юноша, или мужчина быть легкомысленным и непостоянным? Вряд ли — если только их встреча не переменила их. Тогда начнется борьба, во-первых, против прошлой жизни, которую они вели до своей встречи и, во-вторых, против семей, религии и всего, что будет против их любви. Пойдя по такому пути, они будут нравственно расти и в конце концов соединятся вопреки самой смерти.

Вы должны убедительно показать, что жизнь без любимого человека ничего не стоит. А если вы не верите в это искренно, вам придется нелегко, когда когда вы попытаетесь достичь напряжения чувств такого, как у Норы в «Кукольном доме» или у Джульетты в «Ромео и Джульетте».

Хотя посылка ни разу не прозвучит в тексте пьесы, зрители должны знать, что вы хотите им сказать, — и доказать.

А как ни странно, все пьесы — включая фарсы — лучше, если автор хочет сообщить что-то для него важное.

Вы рассказываете все своему приятелю — а ему скучно. [...] Не взглянув на вашу пьесу, можем сказать, в чем дело: у нее нет ясной посылки. А если так, то, скорее всего, и персонажам не хватает жизненности. Откуда ей взяться, если преступник не знает, почему он совершил свое «безупречное преступление»? Его единственный мотив — это ваши распоряжения, и поэтому все поступки и диалоги искусственны.
Преступление — это не самодовлеющая цель. Даже одержимый следует своей логике. В чем причина безумия, садизма, ненависти? Она должна быть, и именно она — причина — нас интересует. Газеты полны сообщений об убийствах, насилии и т.д. Нам уже скучно.

Каким будет преступление? Растрата, шантаж, воровство, убийство? [...] Почему он убил? Страсть? Деньги? Месть? Честолюбие?

Возьмем, например, такое переживание как ревность: она питается ощущениями, вызванными комплексом неполноценности. Она сама по себе не может быть посылкой, потому что не предоставляет персонажам цели.

«Тартюф» Мольера — это хороший пример того, как пьеса вырастает из посылки. Посылка здесь такая: «Кто роет другому яму, сам в нее попадет». Пьеса начинается с того, что г-жа Пернель распекает вторую жену своего сына, юную Эльмиру и двух своих внуков за то, что они не выказывают должного уважения Тартюфу, который был принят в дом ее сыном, Оргоном. Тартюф — это негодяй, прикрывающийся набожностью. Его настоящая цель — соблазнить жену Оргона и завладеть его состоянием. Оргон всецело доверяет почти святому — как он думает — Тартюфу. Но вернемся к началу пьесы. Задача автора состоит в том, чтобы ввести первую часть посылки как можно скорее. Г-жа Перель говорит: «Было бы хорошо, если б этим домом и в самом деле управлял Тартюф» — это первый намек на то, что должно случиться позже. Мольер заботится о том, чтобы все ключевые моменты были упомянуть (или хотя бы намекнуть на них) заранее. Из первой сцены ясно, что некий Тартюф дурачит доверчивых, невинных людей — Оргона и его мать — своей притворной набожностью. И это даст ему возможность, если он преуспеет, завладеть состоянием Оргона и сделать Эльмиру своей любовницей. Мы с самого начала пьесы чувствуем, что эта счастливая семья в опасности, хотя мы еще не видели ни Оргона, ни Тартюфа, а только слышали, как г-жа Перель защищает лже-святого. Но мы уже знаем, что Тартюф тонкими методами и с помощью самого Оргона — своей предполагаемой жертвы — роет тому яму. Упадет ли он в нее? Этого мы еще не знаем, но нас заинтересовали. Посмотрим, так ли прочна вера Оргона в Тартюфа, как об этом говорила в первой сцене его мать. В пятом явлении первого действия Оргон расспрашивает Дорину о том, что происходило в доме, пока он отсутствовал. Быстро выясняется, что интересует по-настоящему его только Тартюф, и как бы Дорина ни старалась говорить о нем издевательски и в насмешку, Оргон все истолкует к выгоде Тартюфа. Ясно, что Оргон совершенно не замечает яму, которую роет Тартюф. Таким образом, Мольер безошибочно заявляет свою посылку уже в первой трети пьесы. Тартюф вырыл яму, упадет ли туда Оргон? Мы не знаем этого до самого конца пьесы.

Очевидно, что и рассказ, и роман, и киносценарий, и радио пьеса подчиняются тем же правилам, т.е. посылка должна быть ясной и действие должно вырастать из нее. Постараемся найти посылку в новелле Мопассана «Ожерелье». Матильда — юная, мечтательная, тщеславная женщина — берет у своей богатой подруги ожерелье, чтобы пойти на бал. Она теряет его. Приходится занимать деньги, чтобы купить копию. Она и ее муж должны работать десять лет, чтобы возместить долг. Они становятся изможденными, старыми и уродливыми, и только тогда обнаруживается, что потерянное ожерелье было поддельным. В чем посылка этого бессмертного рассказа? Мы думаем, что он начинается с мечтаний и грез. Обычно мечты — это бегство от реальности, с которой мечтатель боится столкнуться лицом к лицу. Мечты — это замена действия. Великие люди тоже бывали мечтателями, но они воплощали свои грезы в реальность. А Матильда была праздной мечтательницей, она жила в воображаемом царстве, где была королевой. Конечно, она не могла признаться своей подруге, что она не может заплатить за потерянное ожерелье. Поэтому должна была купить замену, хотя ей и мужу остаток жизни теперь надо было потратить на уплату долга. Посылка: «За бегство от реальности надо расплачиваться».

[...] хорошо сформулированная посылка содержит и определяет наисущественнейшие вещи: характеры, конфликт и развязку. [...] Ни одна посылка не обязана быть универсальной истиной. Бедность не всегда ведет к преступлению, но если вы выбираете такую посылку, в вашем случае это должно быть правильно. [...] В хорошо построенной пьесе или новелле невозможно определить с точностью, где кончается посылка и начинается характер или сюжет.

У каждого предмета есть три измерения: глубина, высота, ширина. У человеческих существ еще три: физиология, социология, психология. Не зная этих измерений, мы не можем постичь человека. Изучая человека, мало знать, груб он или вежлив, религиозен или безбожник, порядочен или низок. Нужно знать, почему он таков, почему его характер непрестанно меняется и почему эти изменения неизбежны независимо от того, желает их сам человек или нет.

Если располагать эти измерения в порядке возрастающей сложности, то первым будет физиологическое. Хромой, слепой, глухой, уродливый, красивый, высокий, низкорослый — каждый видит мир не так, как другие. Больной считает здоровье высшим благом, а здоровый преуменьшает значение здоровья, если вообще о нем задумывается. Нет сомнений, что наш телесный, физический склад влияет на наше мировоззрение, отношение к жизни. Это влияние безгранично, оно делает нас робкими или наглыми, терпимыми или надменными. Оно определяет наш душевный облик, служит основой для комплекса превосходства или неполноценности. И это измерение — самое яркое и очевидное из всех.

Второе измерение, которое необходимо знать, — это социологическое. Если вы родились в подвале и играли в уличной грязи, ваше поведение будет отличаться от поведения мальчика, который родился в особняке и играл чистыми и красивыми игрушками. [...] Кто были ваши родители? Были они больны или здоровы? Где работали? С кем вы дружили? Как вы и ваши друзья влияли друг на друга? Что вы предпочитаете из одежды? Какие книги вы читаете? Ходите ли вы в церковь? Что вы едите, думаете, любите, ненавидите? Кто вы такой в социальном смысле?

Третье измерение, психологическое, — это продукт двух первых. Их совместное воздействие порождает темперамент, комплексы, душевные свойства, надежды и т.д. Таким образом, психология завершает трехмерную схему человека.

Если мы хотим понять чьи-либо поступки, мы должны увидеть мотивы, заставляющие человека поступать именно так.Взглянем сначала на его физический облик. Болен ли он? Может у него есть какая-нибудь скрытая болезнь, о которой он сам ничего не знает, но о которой обязан знать автор, потому что только так он может понять этот характер? Эта болезнь влияет на отношение человека к окружающему миру. Ведь мы ведем себя совершенно по-разному, будучи больными, выздоравливающими или здоровыми. Может быть у этого человека большие уши, глаза навыкате или длинные волосатые руки? Все это способно повлиять на его взгляды, а они, в свою очередь, проявляются в каждом его поступке. Он ненавидит разговоры о сломанных носах, толстых губах, больших носах? Может из-за того, что один из этих недостатков есть у него. Один человек спокойно относится к своим физическим недостаткам, другой сам готов над ними посмеяться. третий злится из-за них. Ясно одно — никто не может быть вполне свободен от воздействия такого рода телесных особенностей.

Вот примерная схема, костяк, остов трехмерного изображения характера.
Физиология.
1. Пол.
2. Возраст.
3. Рост и вес.
4. Цвет волос, глаз, кожи.
5. Телосложение, комплекция, излюбленные позы.
6. Внешность: приятная, опрятная, неопрятная и т.д. Полнота, худоба, форма головы, лица, членов.
7. Дефекты: уродства, родимые пятна и т.д. Болезни.
8. Наследственность.
Социология
1. Класс: низший, средний, высший.
2. Занятия: род работы, время работы, доход, условия труда, есть профсоюз или нет, степень организованности труда, способности к этой работе.
3. Образование: сколько классов, какая школа, оценки, любимые предметы, нелюбимые предметы, склонности, увлечения.
4. Домашняя жизнь: образ жизни родителей, заработок, сиротство, родители в разводе, привычки родителей, интеллектуальное развитие родителей, их пороки, пренебрежение, невнимание (к ребенку). Семейное положение персонажа.
5. Религия.
6. Раса, национальность.
7. Групповое положение: лидер среди друзей, в клубе, в спорте.
8. Политические симпатии.
9. Развлечения, хобби: книги, журналы, газеты, которые он читает.
Психология.
1. Половая жизнь, моральные правила.
2. Личные цели, устремления.
3. Поражения, разочарования, неудачи.
4. Темперамент: холерический, беспечный, пессимистический, оптимистический.
5. Отношение к жизни: покорное, активное, пораженческое.
6. Комплексы: навязчивые идеи, вытесненные образы, предрассудки, фобии.
7. Экстраверт, интроверт, средний тип.
8. Способности: знание языков, особые таланты.
9. Качества: воображение, рассудительность, вкус, уравновешенность.
10. Уровень умственного развития.

ВОПРОС: Вы упомянули в схеме характера рост, цвет кожи, возраст. Можно ли все эти характеристики включить в пьесу?
ОТВЕТ: Сами вы должны все это знать, но упоминать об этом в пьесе необязательно. Они, эти характеристики, пронизывают поведение персонажа, но сами по себе могут и не выходить на поверхность. Просто поведение высокого человека будет значительно отличаться от поведения коротышки, а манеры рябой женщины — от манер красотки. [...] Они должны быть способны доказать посылку без всяких натяжек.

Разговор все время проходит три стадии: тезис, антитезис, синтез. И это закон всякого движения. Все движущееся отрицает себя и переходит в свою противоположность. Противоречие — движущая сила любого развития.
Человек — это клубок явных противоречий: собираясь сделать одно, он делает другое, любя, он думает, что ненавидит. Человека мучают и унижают, а он любит своих мучителей. [...] Мальчик убегает из дома, потому что мать заставляет его подметать их двухкомнатную квартиру, он ненавидит уборку. Но вот устраивается лифтером в большой дом и доволен своей работой — а его главная обязанность — мести огромный холл.

Есть только одно царство, где характеры идут против законов природы и не меняются, — царство плохой литературы. И именно неизменчивость характеров делает эту литературу плохой. Если герой в рассказе, романе или пьесе стоит на том же месте в конце и в начале, то это плохой рассказ, роман, пьеса.
Характер раскрывается через конфликт, конфликт начинается с решения. Решение принимается из-за посылки вашей пьесы. Решение героя обязательно вызывает к жизни другое решение, принятое его противником. Эти решения — одно, одно, вытекающее из другого — и двигают пьесу к ее конечной цели: доказательству посылки.

Нет человека, который прошел бы, не изменившись, сквозь ряд конфликтов, которые и составляют его жизнь, и он, и его отношение к жизни обязательно меняются. Даже труп меняется — разлагается. И пока кто-нибудь доказывает вам свою неизменность, он меняется — стареет.

«Отелло» начинается с любви, кончается ревностью, убийством и самоубийством.
«Гамлет» начинается с подозрения, кончается убийством.
«Тупик» начинается с бедности, кончается преступлением.
«Вишневый сад» начинается с безответственности, кончается разорением.
«Поездка» (Вольфсона) начинается с желания осуществить мечту, кончается пробуждением к реальности.

Когда человек делает одну ошибку, он всегда сделает и другую. Вторая вырастает из первой, а третья из второй. Оргон в «Тартюфе» совершает ошибку, приняв Тартюфа в свой дом и поверив в его святость. Вторая ошибка — то, что он доверяет Тартюфу ларец с бумагами. Переход Оргона от простого доверия к преклонению виден в каждой строке. Третья его ошибка — в попытке заставить Марианну выйти за Тартюфа. Четвертая — в передаче Тартюфу доверенности на имущество. [...] Так Оргон идет от слепой веры к прозрению.

Образно говоря, человек — это почва, в его душу мы бросаем зерно грядущего конфликта...

Образно говоря, человек — это почва, в его душу мы бросаем зерно грядущего конфликта — честолюбие, например. Зерно растет в нем, хотя бы он и хотел, может быть, его уничтожить. Но силы внутри и вне человека оказывают все большее и большее давление, пока это зерно конфликта не становится достаточно сильным, чтобы прорваться сквозь крепкую человеческую голову. Человек принимает решение и будет действовать в соответствии с ним.

Противоречия внутри человека и вокруг него создают и решение и конфликт, которые, в свою очередь, ведут его к новому решению и новому конфликту. Чтобы человек принял хотя бы одно решение, требуется давление самых разных видов, но три главные группы — это воздействия физические, социальные и психические.

Если вы сажаете желудь, то ждете, что вырастет дуб. Так же и с характером — он развивается по определенной линии. Только в плохих книгах человек меняется независимо от своих характеристик. Яблоня из желудя вырастать не должна. Поэтому каждый характер должен нести в себе семена будущего развития. Зерно или возможность преступления с самого начала должны быть в человеке, который в финале становится преступником. Хотя Нора в «Кукольном доме» ласкова и послушна, в ней есть дух независимости и стойкости — знак возможности роста. [Нора, хотя знает о финансовых трудностях мужа, оставляет чаевые носильщику (щедрость и инфантильность, нетерпеливость), врет Хельмеру о съеденном печенье (готовность к лжи)]

ВОПРОС: Не были ли его ошибки просто глупостью?
ОТВЕТ: Да — но не забывайте, что все ошибки — и ваши и мои — становятся глупостью после того, как они сделаны. А в свое время они возникают из жалости, великодушия и т.д. То, что мы потом называем глупостью, вначале могло быть прекрасным поступком.

«Рост» — это реакция персонажа на конфликт, в который он втянут. Персонаж может расти, совершая правильные или неправильные поступки, но он должен расти, если это подлинный герой.

От ненависти до любви
До начала пьесы
1. Неуверенность
2. Унижение
3. Возмущение
4. Ярость
Пьеса
5. Ненависть
6. Совершение несправедливости
7. Удовлетворение
8. Раскаяние
9. Смирение
10. Притворное великодушие
11. Переоценка ценностей
12. Истинное великодушие
13. Жертва
14. Любовь

От любви к ненависти
До начала пьесы
1. Собственическая любовь
2. Разочарование
3. Сомнение
4. Расспросы
Пьеса
5. Подозрение
6. Проверка
7. Обида
8. Осознание
9. Горечь, ожесточение
10. Переоценка и провал примирения
11. Гнев
12. Ярость по отношению к себе
13. Ярость по отношению к другому
14. Ненависть

Слабый характер не может нести груз конфликта длиной в пьесу. [...] Нет спорта без соревнования, нет пьесы без конфликта. Без контрапункта нет гармонии. Драматургу нужны не только такие герои, которые готовы сражаться за свои убеждения, у них должны быть еще и силы и выносливость, чтобы довести эту борьбу до конца. Можно начать со слабака, который набирается сил по ходу дела, можно начать с сильного, который слабеет по мере развития конфликта, но даже ослабев, он должен иметь достаточно сил, чтобы перенести свое унижение.

Просмотрите все великие драмы и увидите, что их герои настаивают на своем до полного поражения или победы. Даже чеховские персонажи при всей своей пассивности настолько сильны, что сила обстоятельств ломает их с трудом и не сразу.

Некоторая слабость, которая кажется неоправданной, легко может стать отправной точкой для мощной пьесы. Посмотрите «Табачную дорогу» Киркленда. Лестер — главный герой — слабак, у которого нет сил ни жить, ни умереть. Ему грозит бедность, жена и дети голодают, а он бьет баклуши. Нет такой катастрофы, которая стронула бы его с места. У этого слабого, бесполезного человека феноменальные силы — силы ждать чуда.

Кто же тогда слаб в противопоставлении с сильными характерами? Слабы те, у кого нет сил начать или выдержать борьбу.
Лестер, например, бездеятелен перед угрозой голода. Но самосохранение — это закон природы, а Лестер не подчиняется этому закону. У него есть традиции, есть дом его предков. Он чувствует, что бросить дом было бы трусостью. Может, первоначальным источником его упорства была лень, но в результате он ведет себя как сильный человек.

По-настоящему слабый человек — это тот, кто не будет бороться, потому что давление на него недостаточно сильно.
Возьмите Гамлета. Он настойчив и разузнает все о смерти своего отца с бульдожьей цепкостью. У него есть слабости, иначе ему не приелось бы прикрываться безумием. Его чувствительность — это помеха в борьбе, и все же он убивает Полония. [...] Противоречия — это сущность конфликта, и когда герой может преодолеть свои внутренние противоречия,чтобы достичь цели, — он силен.

Слабый характер — это тот, кто — неважно почему — не может принять решение и действовать.

Но нет такого характера, который не стал бы сражаться при правильно выбранных обстоятельствах. Если он слаб и уступчив, то это потому, что автор не сумел найти такого момента, когда герой был бы не только готов к борьбе, но и жаждал ее. Т.е. неправильно выбран поворотный пункт.

Автор должен понимать, как важно поймать героя на высшей точке его развития. Каждое живое существо способно сделать все что угодно — если обстоятельства достаточно сильны.
Гамлет в конце пьесы совсем не тот, что в начале. Он меняется на каждой странице, но не алогично, а по ясной линии роста. Мы все меняемся каждую минуту. [...] гамлетовская слабость — это его медлительность в совершении шага (может быть, рокового), пока нет полной уверенности. Но у него железная решимость.

Нельзя заставить героя принять решение, пока он не готов к этому. Попробуйте — и действие окажется поверхностным и банальным — оно не будет соответствовать реальному характеру.

Драматург должен знать свой материал — характеры. Он должен знать, какой вес они выдержат, смогут ли вынести всю конструкцию — пьесу. [...] Трус создает фарс, смельчак — трагедию.
Пусть Гамлет — а не Ромео — влюбится в Джульетту. Что произойдет? Он, возможно, будет обдумывать все очень долго, бормотать сам себе о бессмертии души и любви, советоваться с друзьями, с отцом, как бы помириться с Капулетти, и пока бы продолжались эти занятия, Джульетта, и не подозревая, что Гамлет ее любит, преспокойно вышла бы за Париса. Гамлет бы задумался еще сильнее и проклял бы судьбу. Ромео безоглядно бросается навстречу судьбе— а Гамлету нужно сначала во всем разобраться. Он колеблется, а Ромео действует. Очевидно, что конфликты выросли из характеров, а не наоборот. Если вы прилаживаете характер к неподходящей ситуации, вы похожи на Прокруста, который отрубал человеку ноги, чтобы приспособить его к кровати.

Медея допустила убийство своего брата, она пожертвовала им мужу — Ясону, который потом бросил ее, чтобы жениться на дочери царя Креонта. И ее страшный поступок поэтически оправдан — потому что кто бы женился на такой женщине, как Медея, если не бессовестный предатель, каким Ясон и оказался впоследствии, и Ясон, и Медея сделаны из такого материала, что любой драматург позавидует. Они стоят на своих ногах, без всякой поддержки со стороны Зевса. Они хорошо написаны, они трехмерны, постоянно развиваются, что является одним из основных принципов великой литературы.

Как только Мольер сделал Оргона жертвой Тартюфа, сюжет развернулся сам собой. Оргон — под влиянием Тартюфа — становится набожным. Ясно, что новообращенный отвергает все, во что верил раньше. Мольеру нужен был человек, нетерпимый ко всему мирскому. Обратившись, Оргон стал таким человеком. Предполагается, что у него должна быть семья, любящая все радости жизни. Оргон конечно сочтет их греховными. Он дойдет до края в стремлении перемениться, возникшем под чужим влиянием, и переменить своих домочадцев. Начнется борьба. Есть посылка, есть характер — конфликт ясен.

Если у автора есть четкая посылка, детская забава — найти подходящий характер. «Любовь побеждает смерть» — мы сразу думаем о паре, которая преодолеет традиции, родительское противодействие и самое смерть. Кто же на все это способен? Уж конечно не Гамлет и не профессор математики. Он должен быть молодым, гордым, деятельным. Он должен быть Ромео. Ромео подходит к своей роли так же, как Оргон к своей. Их характеры создают конфликты. А сюжет без характера — это временное сооружение, парящее между небом и землей, как гроб Магомета.

Что бы подумал о нас читатель, если бы мы заявили, что после долгих исследований пришли к выводу, что мед полезен людям, но что значение пчел второстепенно и что мед важнее пчелы? Что запах важнее цветка, что пение важнее птицы?

Несомненно, что Ибсена мучило неравноправие женщин в его время. (Пьеса написана в 1879г.) Будучи сторонником эмансипации, он хотел доказать, что «Неравноправие полов в браке порождает несчастье». Прежде всего Ибсен знал, что ему нужны два характера, чтобы доказать посылку: муж и жена. Но не любые. Муж — воплощающий эгоизм всех мужчин того времени, жена — олицетворяющая подчиненность всех женщин. Он искал эгоцентричного мужчину и жертвенную женщину.

ПОСЫЛКА — ЭТО ТИРАН, который позволяет вам идти единственным путем — путем безупречного доказательства.

Осевой характер — это протагонист. Согласно Вебстеру, протагонист — это тот, кто «играет движущую роль в каком-нибудь деле или движении». Тот, кто противостоит протагонисту, — это соперник, противник или антагонист. [...] Осевой характер знает, чего хочет. Без него повествование запутывается — да просто нет повествования. В «Отелло» осевой характер — это Яго. Он человек действия. Обиженный Отелло он мстит, сея раздоры и ревность. Он начинает конфликт. В «Кукольном доме» Крогстад, стремясь сохранить свое место, почти доводит Нору до самоубийства. Он — осевой характер. В «Тартюфе» конфликт начинается из-за стремления Оргона навязать Тартюфа своей семье.

Должно быть что-то, чего осевой персонаж хочет больше всего в жизни: месть, почести и т.д. У хорошего осевого персонажа на карту поставлено что-то жизненно важное. Не всякий может быть осевым героем. Если у человека страх сильнее желаний или нет великой всепожирающей страсти, или много терпения, то он не может быть осевым характером. Кстати, есть два вида терпения: отрицательное и положительное.

У Гамлета не было терпения что-то переносить (отрицательного), но было терпение на чем-то настаивать, в чем-то упорствовать (положительное). У Лестера в «Табачной дороге» как раз тот тип терпения, который заставляет восхищаться человеческой выносливостью. Терпение мученика — это мощная сила, которой найдется место и в пьесе и в романе, осевой герой обязательно агрессивен, неуступчив, даже безжалостен.

Противостоять голоду, пыткам, душевным и телесным мукам ради вымышленного или реального идеала — это говорит о силе, достойной гомеровских героев. Эта отрицательная сила в самом деле агрессивна (наступательна) в том смысле, что вызывает противодействие. Так отрицательная сила (выносливость) становится положительной. [...] осевой герой обязательно агрессивен, неуступчив, даже безжалостен, независимо от того, «отрицательного» или «положительного» он типа.

Осевой характер становится движущей силой не потому, что он этого захотел, а просто потому, что некая внутренняя или внешняя необходимость заставляет его действовать. Для него решается какой-то важный вопрос: чести, здоровья, денег, страсти и т.д.

Развитие, рост осевого характера не может быть таким же постепенным, как у других персонажей. Например, другие персонажи могут переходить от любви к ненависти и наоборот, но не осевой, потому что он уже в начале пьесы подозревает кого-то, хочет убить и т.д. От подозрения к обнаружению неверности путь гораздо короче, чем от абсолютного доверия. Таким образом, если обычному персонажу нужно десять шагов для перехода от любви к ненависти, то осевому остается пройти только последние 4, 3, 2 шага и даже один.

Гамлет начинает с уверенности (дух отца говорит ему об убийстве) и кончает убийством. В «Электре подобает траур» Лаивния начинает с ненависти, замышляет месть и кончает отчаяньем. Макбет начинает со стремления к трону и кончает убийством и смертью.

Переход от слепого повиновения к открытому восстанию дольше, чем от помещичьего гнева к мести восставшим крестьянам. Но переход есть в обоих случаях. Ромео и Джульетта проходят через ненависть, любовь, надежду, отчаянье и смерть, в то время как их родители — осевые персонажи — узнают только ненависть и раскаяние.

Когда мы говорим, что бедность толкает на преступление, мы нападаем не на абстракцию, а на те социальные силы, которые делают бедность возможной. Эти силы безжалостны, и их безжалостность воплощена в некоем человеке. В пьесе мы атакуем этого человека и тем самым — социальные силы, сделавшие его тем, что он есть. Этот представитель социальных сил не может смягчиться, потому что они подпирают его. А если слабеет, то знайте: характер выбран плохо и нужен другой, который бы верно служил стоящим за ним силам.

Осевой характер может соответствовать эмоциональной напряженности своих противников, но у него меньше простора для развития.

Если у осевого героя нет внутренней или внешней необходимости сражаться, кроме его прихоти или каприза, то есть опасность, что в любую минуту он может перестать быть движущей силой и таким образом предать и посылку и самое пьесу!

Антагонист — это тот, кто сдерживает неистового протагониста. Он тот, кто напрягает все свои силы, ум, изобретательность для борьбы с безудержным «осевиком». Если почему-нибудь антагонист не может выдержать такую борьбу, поищите другого.

Роман, пьеса, любое литературное произведение — это кризис, идущий к своему неизбежному разрешению и исходу.

Хорошая оркестровка — одно из оснований возникновения конфликта в любой пьесе. Если можно в одну пьесу ввести двух лжецов, двух проституток, двух воров, то они обязательно должны различаться. По темпераменту, взглядам, манере речи. Пусть один вор будет рассудительным, а другой опрометчивым, один трусом, другой бесстрашным, один женолюбом, другой женоненавистником. Если у обоих одинаковые темперамент и взгляды на жизнь, то не будет ни конфликта, ни пьесы.

Во всякой пьесе пытайтесь найти борющиеся силы. Это могут быть и группы людей, и отдельные индивидуумы. Фашизм против демократии, свобода против рабства, вера против атеизма. Не все верующие борцы с атеизмом одинаковы. Они могут отличаться друг от друга как рай от чистилища.

Характеры, оркестрованные для «от-любви-к-ненависти» будут слишком страстными для «от-безразличия-к-неприязни». Чеховские характеры очень подходят движению его пьес.

Китти и Пакард, например, не подходят «Вишневому саду», а герой «Вишневого сада» — «Королю Лиру». Ваши характеры должны быть настолько контрастны, насколько это позволяет выбранное движение. Замечательные пьесы можно написать на малых движениях, но и на этом небольшом пространстве конфликт должен быть острым, как это бывает в чеховских пьесах.

Если движение, например, таково: от безразличия — к скуке — к раздражению — к неприязни — к злобе, то ваши характеры не могут быть черно-белыми. Они должны состоять из оттенков и полутонов, но при этом быть оркестрованы.
Если характеры правильно, как в «Кукольном доме» или в «Гамлете», оркестрованы, то их речь обязательно будет контрастной. Если один персонаж, например, девственник, а другой распутник, их разговор отразит различие их натур. Первый неопытен, его мнения наивны. А у Казановы, напротив, бездна опыта, что отражается в каждом его слове. Любая встреча этих двоих обязательно проявит опытность одного и неосведомленность другого.

Отсутствие развития означает отсутствие конфликта, а отсутствие конфликта означает, что характеры были плохо оркестрованы.

Даже если принять, что пьеса хорошо оркестрована, где у нас гарантия, что антагонисты не помирятся где-нибудь посередине пьесы? Ответ нужно искать в «единстве противоположностей». Это выражение многие неправильно понимают и применяют. Единство противоположностей не относится к борющимся силам или сталкивающимся волям. Неправильное применение этого единства ведет к условиям, в которых персонажи не могут довести конфликт до конца.

Если один человек случайно толкает другого и после перебранки они начинаю драться, будет ли эта драка результатом борьбы противоположностей? Только внешне, но не в глубине. [...] Настоящее единство противоположностей — это то, в котором компромисс невозможен.

Можно ли представить мир между вирусами и белыми тельцами? Это будет борьба до конца, потому что противники так устроены, что им надо уничтожить друг друга, чтобы жить самим. Выбора нет, вирус не может сказать: «Это тельце слишком сильно для меня, поищу-ка я другое место».

В природе ничто не «погибает». Все переходит в другую форму. Норина любовь к Хельмеру превратилась в жажду свободы и знаний. Его чопорность превратилась в желание понять себя и свое отношение к обществу. Потерянное равновесие заменяется новым.

Сводник требует денег у проститутки. Даст ли она?..

Сводник требует денег у проститутки. Даст ли она? Да. Ее обожаемый муж. Если она откажет своднику, он выдаст ее тайну.
Вы оскорбили друга. Он уходит навсегда. Но если вы должны ему 10 тыс. долларов, уйдет ли он так легко?
У вашей дочери роман с отвратительным вам человеком. Уйдет ли она из дома? Возможно. Ну, а если она надеется, что вы введете ее будущего мужа в дело?
Вы в одном деле с вашим тестем. Вам не нравится, как он ведет дела. Можете вы уйти? Конечно. Плохо только, что у старика есть подделанный вами чек, и он в любую минуту может отправить вас за решетку.
Вы живете с отчимом. Ненавидите его и все же остаетесь в его доме? Почему? У вас есть ужасное подозрение, что он убил вашего отца, и вы остаетесь, чтобы его проверить.
Вы делите состояние между детьми и просите только одного: чтобы у вас была одна комната в доме. Но они становятся холодными и враждебными. Можете ли вы собраться и уехать, если вам не на что жить?

Если бы дочери Лира понимали его состояние, драмы бы не было. Если бы Хельмер мог видеть, что Нора пошла на подлог из-за него, «Кукольный дом» не был бы написан. Если бы правительство воюющей страны вообразило величину ужаса, охватившего солдат, оно бы распустило их по домам и окончило войну, но разве это возможно? Нет, конечно. Дочери Лира безжалостны, потому что это в их природе, и они преследуют свои цели. Правительства воюют, потому что внутренние противоречия толкают их на путь разрушения.

Настоящее единство противоположностей может быть развито, только если существенная черта или свойство в одном (или нескольких) характере основательно переменилось. Компромисс невозможен. Найдя посылку, сразу же проверьте: составляют ли ваши характеры единство противоположностей, если они лишены этой сильной, неразрывной связи, конфликт никогда не разовьется до кульминации.

Действие не может быть собственной причиной.

[...] четыре главных вида конфликта: статичный, скачущий, постепенный и предваряющий. [...] Если юноша принимает решение, но у него нет сил выполнить его или он трус, то пьеса будет статичной и медленно движущейся. [...] Если драматург проницателен, он способен представить себе своего героя в тот психологический момент — поворотный пункт — когда слабак или трус не только готов к борьбе, но даже может сам начать схватку.
Скачущим конфликт выйдет, если юноша, глядя на свой потертый костюм, решит ограбить банк или прохожего, неестественно, если безобидный парень вдруг решится на такое, чтобы толкнуть его на роковой шаг нужно большее число более мучительных событий. Возможно, что в минуту отчаянья человек поступит самым неожиданным образом — но это в реальной жизни, а не в театре.
Всякий постепенный конфликт должен быть предварен расстановкой умеющих бороться сил. [...] все конфликты внутри большого, главного конфликта должны быть заключены уже в посылке. малые конфликты, которые мы называет «переход», ведут героя от одного состояния к другому пока ему не придется принять решение. С помощью этих переходов или малых конфликтов характер будет развиваться медленным, ровным темпом.

Конфликт можно найти везде. Посмотрите на ваших родственников, знакомых, коллег и найдете какую-нибудь из следующих черт: аккуратность, бесчестность, благородство, болтливость, великодушие, верность, галантность, грубость, доброту, жадность, жеманство, жестокость, завистливость, заносчивость, застенчивость, изменчивость, изящество, истеричность, коварство, лень, ловкость, любопытство, мистицизм, мстительность, наглость, надменность, напыщенность, нерешительность, опрометчивость, подозрительность, порывистость, претенциозность, простоту, раздражительность, распущенность, самомнение, скептицизм, скрытность, скупость, стойкость, трусость, тщеславие, упрямство, фанфаронство, хвастливость, хитроумие, чванство, честность, чувствительность, эгоизм, эксцентричность, язвительность.

Любая из этих черт может быть почвой для возникновения конфликта. Сведите верующего со скептиком — и готово. Жар и холод создают конфликт: гром и молнию. Сведите противоположности лицом к лицу, и конфликт неизбежен. Пусть за каждым из нижеследующих прилагательных будет стоять человек и вообразите, какой конфликт возникнет, если встретятся: бережливый и расточительный, нравственный и безнравственный, храбрый и трусливый, оптимистический и пессимистический, добрый и безжалостный, верный и непостоянный, умный и глупый, спокойный и раздражительный, веселый и мрачный, чувствительный и бессердечный, воспитанный и вульгарный и т.д.

Весь состязательный спорт, ссора в кабаке, борьба за первенство среди людей и стран — одним словом, любое проявление жизни, начиная с рождения и кончая смертью, — это конфликт.

Если двое, на ринге или на сцене, равны по силам, то они вынуждены напрячь все свои силы. Каждый покажет, сколько он знает об искусстве борьбы, как действует его ум в критической ситуации, как он умеет обороняться, насколько он на самом деле силен, есть ли у него резервы в случае опасности. Атака, контратака, конфликт.

Если бы каждому зерну удалось своевременно прорасти, то и люди, и сами растения задохнулись бы от избытка флоры. [...] Если у сотни людей эти стремления схожи, то как ни странно только один из них окажется в таких внутренних и внешних условия, которые позволят ему достичь цели.

Может кому-то показаться, что конфликт возникает по одной причине, но это не так.

Никакой диалог, даже самый умный, не может продвинуть пьесу, если он не продвигает вперед конфликта, только конфликт может породить следующий конфликт, а первый конфликт возникает из сознательной воли, стремящейся достичь цели, которая определена посылкой пьесы.
У пьесы может быть только одна главная посылка, но у каждого героя есть своя посылка (цель), которая сталкивается с посылками (целями) остальных. Течения скрещиваются и пересекаются, но все они должны вливаться в главный поток — посылку всей пьесы.
Если, например, женщина осознает никчемность своей жизни и отчаянно рыдает у себя в комнате, но ничего не делает, чтобы решить свои проблемы, то это — статичный характер. [...] печали недостаточно, чтобы создать конфликт, нам нужна ВОЛЯ, которая может сознательно что-то сделать с проблемой.

Без атаки и контратаки не может быть развивающегося конфликта. [...] Если героиня начинает с «добродетельности» и переходит к «развращенности», то давайте посмотрим промежуточные шаги:
1. Добродетельная
2. Потерпевшая поражение (из-за своей добродетельности)
3. Неприличное поведение
4. Непристойное поведение
5. Распущенное поведение
6. Аморальное поведение
7. Развращенная
Если героиня останавливается на первом или втором шаге и остается там слишком долго, медля сделать следующий, пьеса будет статичной.

Если мы хотим изобразить зануду, необязательно надоедать аудитории, необязательно быть поверхностным, если мы хотим изобразить поверхностного человека. [...] Чтобы изобразить пустых людей, не надо самому быть пустым.

Ни один честный человек не превратится в одну секунду в преступника. Ни одна нормальная женщина не уйдет от мужа без причины. Нет грабителя, который мог бы одновременно задумать и совершить преступление: между замыслом и исполнением должно пройти время.

Если, например, ваша посылка: «Обесчещенный человек может искупить свою вину самопожертвованием», то отправным пунктом будет опозоренный человек, а целью Vltavaэтот же человек, но уже очищенный, может быть, даже прославленный. [...] Должна быть логическая цепь, ведущая к самопожертвованию.

Всякий раз, когда конфликт замедляется, движется толчками, скачет или останавливается, обращайтесь к вашей посылке. Ясно ли она сформулирована? Активна ли она? Исправьте в ней что нужно и переходите к характерам. Может протагонист слишком слаб, чтобы нести бремя пьесы (плохая оркестровка). Может некоторые характеры не находятся в постоянном развитии. Не забывайте, что статичность конфликта — это прямое следствие статичности героя, который не может принять решение. И не забывайте, что герой может быть статичен потому, что лишен трехмерности. Настоящий развивающийся конфликт создается персонажами, четко вылепленными в соответствии с посылкой. Каждый поступок таких персонажей будет понятен и увлекателен.

Если ваша посылка: «Ревнивец губит не только себя, но и того, кого любит», то вы обязаны помнить, что каждая фраза, каждый шаг ваших героев должны продвигать доказательство посылки. Ясно, что в любой ситуации есть много вариантов поведения, но вашим персонажам позволено выбрать только тот вариант, который способствует доказательству посылки. Как только вы сформулировали посылку, вы и ваши герои стали ее рабами, каждый герой должен сознавать, что поступок, диктуемый ему посылкой, является единственно возможным. Более того, сам автор должен быть убежден в абсолютной истинности своей посылки, а иначе его герои будут также безжизненны и поверхностны, как и посылка. Помните, что пьеса — это не имитация жизни, а ее сущность. Нужно сгустить все существенное, все необходимое.

Когда герои ходят вокруг да около, ни на что не решаясь, пьеса, несомненно, скучна. Но если они развиваются, растут, то бояться нечего.

Осевой персонаж отвечает за развитие конфликта. Убедитесь в его непреклонности и неуступчивости. Гамлет, Крогстад, Лавиния, Гедда Габлер, Макбет, Яго, Мандерс (в «Привидениях») — все эти осевые характеры таковы, что возможность компромисса исключена. если ваша пьеса скачет или оказывается статичной, посмотрите, достаточно ли прочно единство противоположностей. Суть в том, чтобы связь между персонажами могла быть порвана только после радикального изменения одного из героев или даже после его смерти.

Развивающийся конфликт — это результат ясно сформулированной посылки и хорошо оркестрованных, трехмерных, связанных прочным единством характеров. [Гедда Габлер Ибсена] Всего несколько страниц в самом начале пьесы и уже три цельных, ясных характера предстают перед нами.

Я стал совсем другим от этих с ним бесед (с Тартюфом):
Отныне к меня привязанностей нет,
И я уже ничем не дорожу на свете:
Пусть у меня умрут брат, мать, жена и дети,
Я этим огорчусь вот столько, ей-же-ей!

Человек, способный на такие заявления, создает конфликт — и Оргон создает его.

[Привидения Ибсена — сцена обвинения Мандерсом фру Альвинг] Контратака должна быть сильнее атаки с тем, чтобы конфликт не был статичным. Итак, фру Альвинг признает деяние, но вину возлагает на самого обвинителя.

Каждое слово продвигает конфликт вперед. Если я называю кого-то вором, это приглашение к конфликту, но не более. Как для зачатия кроме женщины нужен еще и мужчина, так и для конфликта кроме вызова нужно еще кое-что. Обвиненный может сказать: «А, кто бы говорил», — и отказаться тем самым принять вызов: так сказать, выкидыш конфликта, но если он назовет в отместку вором меня, то почва для конфликта есть.

Мы должны сгущать краски. В жизни люди могут ссориться годами, не решаясь устранить причину недоразумений. В драме это должно быть сгущено так, чтобы без лишних разговоров была создана иллюзия многолетней брани.

У каждого героя есть ясная цель в жизни.Они знают, чего хотят и сражаются за это.

Каждый конфликт состоит из атаки и контратаки, действия и противодействия, но все конфликты разные. В каждом конфликте есть малые, почти неощутимые движения — переходы — которые и определяют тип развивающегося конфликта. Эти переходы, в свою очередь, определены характерами.

Если бы вы не знали Хельмера, его характера, его щепетильности, его фанатичной честности, то борьба Норы с Крогстадом не была бы конфликтом. Нечего было бы ожидать. Единственным вопросом было бы: кто кого перехитрит. Итак, малое движение становится важным только в связи с большим движением.

Если вам хочется прочесть рукопись другу, прочтите, но не просите его оценивать или советовать: он не специалист, понимает гораздо меньше вас и может принести вам гораздо больше вреда, чем пользы своими рассуждениями. Но попросите его вот о чем: пусть он укажет вам момент, когда он начал чувствовать себя усталым, когда ему стало скучно. Значит, в этом месте отсутствует конфликт. А отсутствие конфликта Smetanaверный признак плохой оркестровки. Ваши герои недостаточно воинственны, у них нет единства противоположностей, и в пьесе отсутствует непреклонный осевой персонаж. А если всего этого нет, то у вас не пьеса, а набор слов.

Конфликт — это сердцевина любой литературы, и всякий конфликт чем-то подготавливается, предваряется. Конфликт — это как ядерная энергия, где один взрыв вызывает цепную реакцию.

Когда на ринге сходятся равные по силам бойцы, напряжение зрителей очень высоко. [...] Предваряющий конфликт — это то, что на театральном жаргоне называется напряжением. [...] человек, на ваших глазах участвующий в борьбе — это раскрывшийся, проверенный человек.

Обещая конфликт, вы обещаете самую суть бытия. Поскольку все мы притворщики и прячем свое истинное «я» от мира, нам интересно все происходящее с теми, кто вынужден раскрыться под давлением конфликта. Предварение конфликта — это еще не сам конфликт, но мы напряженно ждем исполнения обещанного. В конфликте мы вынуждены раскрыться. Кажется, что самораскрытие — свое и других — обладает роковой притягательностью.

Обе стороны рискуют потерять или выиграть все. Сама ситуация создает напряжение, которое, говоря по-нашему, предваряет конфликт. [...] Враги ни в коем случае не пойдут на компромисс. Кто кого — вот как стоит вопрос.

Когда должен подняться занавес? Когда он поднимается, аудитория хочет как можно быстрее узнать, что за люди на сцене, чего они хотят, почему они здесь оказались, каковы отношения между ними.

Незачем писать о человеке, который не знает, чего он хочет или хочет чего-то, но вполсилы. Даже если человек знает, чего хочет, но лишен внутренней или внешней необходимости достичь желаемого НЕМЕДЛЕННО, то он в пьесе будет только мешать.

Что заставляет героя начать череду событий, которые или вознесут или погубят его?..

Что заставляет героя начать череду событий, которые или вознесут или погубят его? Ответ один: НЕОБХОДИМОСТЬ. Что-то должно быть поставлено на карту, что-то безусловно важное. Если у вас есть один или несколько героев такого рода, ваш поворотный пункт обязательно будет хорош.
Пьеса должна начаться точно в тот момент, когда конфликт приведет к кризису.
Пьеса должна начаться в момент, когда жизнь по крайней мере одного героя достигла переломной точки.
Пьеса должна начаться с решения, которое предопределит конфликт.

В «Антонии и Клеопатре» мы слышим, как солдаты Антония недовольны властью, которую Клеопатра забрала над их господином, т.е. мы сразу видим конфликт между его любовью и его обязанностями как руководителя.
В «Макбете» военачальник слышит пророчество, что он станет королем. Оно терзает его душу, пока он не убивает законного короля.

@темы: чтение

---

Джош Вайцкин — Искусство учиться

С одной стороны, соперник — это враг. С другой — никто не знает вас настолько близко, никто не бросает вам таких серьезных вызовов и не подталкивает столь мощно к совершенствованию. Сидя за доской всего лишь в каком-то метре друг от друга, соперники слышат дыхание и чувствуют волнение друг друга, ощущают каждый всплеск страха или возбуждения.
Вы часами пытаетесь проникнуть в сознание противника, в то время как кто-то другой пытается разгадать ваши мысли и молится о том, чтобы вы допустили промах.

Сначала просто смотришь на доску.

Сначала просто смотришь на доску. Затем просчитываешь различные варианты развития ситуации, постепенно мозг охватывает все трудности позиции, начинает работать все быстрее и в конце концов чувствуешь, как плывешь на гребне мощного потока шахматного сознания. В такие моменты мысли проносятся в мозгу со скоростью электрических разрядов, интуитивно находится очевидное решение запутанной позиции, и вы все глубже и глубже постигаете суть шахмат. Время останавливается, ваше «я» растворяется, и остается только чувство восхитительного единения с игрой, чистого присутствия и абсолютного потока мысли.

Вы сконцентрированы на решении текущей задачи — не важно, будет ли это исполнение музыкального произведения, подготовка юридического или финансового документа, управление автомобилем или что угодно другое. Затем случается нечто непредвиденное. Возможно, ваша супруга возвращается домой; ребенок просыпается и начинает плакать; звонит босс с необоснованными претензиями; у шедшего перед вами грузовика лопается шина. Характер концентрации определит вашу первую реакцию: если вы напряжены, заткнули пальцами уши и все тело сжалось в попытке сохранить концентрацию, значит, вы находитесь в твердой зоне, и обязательным условием продолжения выполнения задачи является содействие внешнего мира. Как сухостой в степи, вы очень хрупки и готовы сломаться под давлением. Этому есть альтернатива: вы спокойны, предельно сосредоточены и явно расслаблены; сохраняете безмятежное выражение лица, но внутри бушуют потоки сознания. Вы не противитесь протекающим в пространстве потокам и вовлекаете все проявления жизни в ваш ментальный поток. Мягкая зона отличается гибкостью, как пучок травы, который гнется от маленького ветерка, но способен пережить порывы урагана.

Человек захотел прогуляться по лужайке, но земля там была усеяна шипами. У него было две возможности: замостить собственную дорогу, пролегающую через лужайку, и окультурить природу и — надеть сандалии. Надевание сандалий — это внутреннее решение. Как и мягкая зона, такое решение не ставит достижение конечной цели в зависимость от содействия окружающего мира или огромной силы; скорее оно предполагает тщательную подготовку и культивируемую гибкость.

Иногда стоит критически оценить накопленный опыт, чтобы погрузиться в изучение новых данных; но важно не перегнуть палку и не потерять данные природой способности и наклонности. Трепетный, творческий идеализм следует уравновешивать практическим профессиональным подходом.

[...]голова должна двигаться так, как будто ее подвесили на нить за темя.

Если агрессия встречает пустоту, она саморазрушается.

[...] закопайте одну ногу в землю. Натуральным образом заройте ее. Теперь попросите жену, родственника или друга толкнуть вас, дальнейшими толчками пресекать все ваши попытки уклониться и стараться заставить вас сдвинуть зарытую ногу с места. Это следует делать очень мягко. И вы, и ваш помощник должны двигаться медленно и плавно, чтобы избежать травмы. Я думаю, что естественные инстинкты заставят вас отклониться назад, напрячься и постараться удержаться на позиции. [...] одно из наиболее серьезных препятствий для начинающих заниматься туйшоу — это неумение в достаточной мере подавить свое эго и примириться с неизбежностью пропустить удар на период освоения техники противодействия непротивлением. [...] Вильям Чен называет этот процесс инвестициями в проигрыш.

[...] медитация дает возможность противодействовать внешней агрессии. Кроме того, добавьте сюда координацию дыхания с выполнением упражнений — и получите единство тела и разума, заряженное энергией и готовое к переходу в действие из состояния спокойствия. По мере занятий состояние спокойствия становится все более глубоким, поэтому переход от него к действию может быть взрывным — именно в такие моменты зарождается сила ударов или толчков тайцзи: там, где только что была пустота, вдруг начинает бурлить энергия. При сообщении энергии посторонним объектам внутри тела появляется ощущение подсоединения силы земли к кончикам пальцев, причем этому ничто не препятствует.

«Порхайте как бабочка, жальте как пчела» Мохаммед Али

Многие принципы надо изучать на практике. Для этого следует встать, принять соответствующую позу и шлифовать простейшие движения вроде выпада руками вперед на расстояние пятнадцати сантиметров. Практикуя такие движения, вы почувствуете тончайшие колебания энергии в своем теле. Вы ощутите напряжение, накапливающееся в ногах, бедрах, спине и плечах. Затем начнете добиваться его снятия шаг за шагом, час за часом, месяц за месяцем. А когда оно уйдет, вам откроется целый мир новых ощущений. Вы научитесь направлять внутренний взор внутрь себя, и вскоре ваши пальцы оживут, отзываясь покалыванием на приток крови; вы почувствуете жар, поднимающийся вверх по спине и струящийся по рукам. Система тайцзи может стать настоящей школой освоения правильных принципов управления телом, снятия напряжения и формирования навыков управления энергией.

Чтобы попасть на самый верх, требуется увлеченность и ищущий склад ума. Такие люди воспринимают препятствия как дополнительный толчок к новым поискам и обучению чему-то новому. [...] Очень легко погрязнуть в рутине повседневной жизни и утратить творческий подход к процессу обучения. Даже глубоко преданный какому-либо виду спорта люди часто оказываются захваченными рутиной. Свободное от предрассудков мировоззрение, позволяющее достичь совершенства в той или иной сфере, вырабатывается лишь в процессе преодоления препятствий.

Мы должны научиться извлекать уроки из подобных обстоятельств, не получая предварительно травму. Например, баскетболист может несколько месяцев играть только левой рукой, чтобы развить навыки бросков слева. Найти решение внутри себя.

Пакетирование информации — это способность мозга объединять большие объемы информации в своеобразные пакеты в соответствии с определенными моделями или принципами, свойственными данному виду деятельности. [...] пакетирование связано со способностью человеческого мозга обрабатывать большой объем информации, находить критерий систематизации и логическую нить, а затем структурировать в один ментальный файл, который можно обрабатывать как единый блок информации.

Под нейронным проводящим путем понимаю процесс создания пакетов и управления ими в рамках единой системы.

[...] ладьи и слоны взаимодействуют лучше, чем ладьи и кони, а комбинация ферзя с конями гораздо эффективнее, чем ферзя со слонами.

Главная идея состоит в том, чтобы передать ведущую роль от сознания к подсознанию без впадения в транс и утраты преимуществ ясности мышления, обеспечиваемой сознанием.

[...] продавец автомобилей и потенциальный покупатель — тоже соперники в определенном смысле слова.

Акулы бизнеса в сфере недвижимости хмурят брови, демонстрируют нетерпение, без конца смотрят на часы, чтобы побудить покупателей согласиться на сомнительную сделку. [...] Что же дальше? Сделайте перерыв, сходите в ванную, вернитесь назад. Контролируйте темп игры. Понимание ее динамики усложняет задачу противника, позволяя обратить себе на пользу тактику даже самых сообразительных и ловких манипуляторов.

В любом виде деятельности способность сохранять ясную голову, вовлеченность, спокойствие «под огнем» — это именно то, что отличает лучшего из лучших от посредственного специалиста. Если один из соперников неизменно сосредоточен, тогда как второго разрывают на части внутренние противоречия, исход поединка очевиден. Жертва теряет способность ясно мыслить и совершает ошибки одну за другой, а хищник в это время нацелен на одно — на убийство.

[...] секрет состоит в том, что обстоятельства всегда складываются наилучшим образом. Чем выше степень вовлеченности в повседневные тренировки, тем выше она будет и во время турнирного боя, в совещательной комнате совета директоров, на экзамене, за пультом управления, на сцене. Если у нас есть хотя бы малая надежда достичь совершенства, не стоит жаловаться на обстоятельства; мы должны привыкнуть жить в постоянном напряжении. Сосредоточенность должна стать такой же естественной, как дыхание.

Если вы действительно хотите достичь совершенства, могу порекомендовать вам использовать режим чередования нагрузок и восстановления во всех аспектах жизни. [...] Отличная идея — потратить несколько минут в день на простую медитацию, то задерживая, то возобновляя дыхание силой воли. Так вы объедините физические интервальные тренировки с интеллектуальными.

По мере того, как учимся освобождаться от напряжения и заряжаться физической и интеллектуальной энергией, мы обретаем уверенность в своей способности маневрировать между концентрацией, потоком адреналина, физическим напряжением и расслаблением. Невозможно передать, как успокаивает мысль о том, что расслабление — лишь мгновенное отвлечение от полной осознанности. Расслабление не только помогает восстановить психологические и физические силы, но и открывает перед вами некоторые замечательные и удивительные новые возможности. Прежде всего, поскольку теперь ваше сознание достаточно свободно для того, чтобы ненадолго отключаться, вас ожидают удивительные творческие открытия, рождающиеся в бессознательном.

Подсознание — это мощный инструмент, и умение расслабляться под прессингом обстоятельств — первый шаг в исследовании его возможностей.
Способность чередовать расслабление с мобилизацией сил — это краеугольный камень, формирующий основу долговременного и эффективного функционирования. Если вы потратите несколько месяцев на тренировку приемов расслабления и мобилизации сил, пригодных для повседневного употребления, то заложите физиологическую основу долговременного и надежного сопротивления давлению. Следующий шаг в вашем развитии — создание механизма формирования зоны комфорта.

Мы не только должны научиться быть готовыми ко всему во время ожидания — нам это должно нравиться. Потому что ожидание — это не просто ожидание, это и есть наша жизнь.

Контроль дыхания — это не только ключ к зоне комфорта, то есть к зоне максимального комфорта, но и еще одна форма тренировки перехода от стресса к восстановлению и обратно.

Суть медитативных движений туйшоу заключается в постоянной тренировке концентрации и расслабления тела и ума, по мере того как ученик осваивает различные боевые приемы. На вдохе рассудок активизируется, и я визуализирую поток энергии, проходящий из ног в пальцы рук. На выдохе рассудок расслабляется, энергия покидает тело, и готовится к следующему вдоху. По сути, если вас не интересуют преимущества отдельных боевых приемов, медитация тайцзицюань может помочь в превращении твердого в мягкое, познании инь и ян, практике приливов и отливов, трансформации.

Постепенно я начал сокращать количество процедур, выполняемых перед началом тренировки. Сначала я делал лишь чуть меньше, чем в полном варианте, затем три четверти упражнений, потом половину, четвертую часть. Через несколько месяцев, понемногу сокращая продолжительность подготовки, я натренировался приводить себя в состояние полной готовности после глубокого вдоха и выдоха. Кроме того, я научился делать подготовительные процедуры мысленно, не двигаясь с места. Оказалось, что визуализация — такой же мощный инструмент достижения необходимой концентрации, как и физические упражнения.

Если глубокий вдох может спровоцировать переход в состояние максимальной концентрации, то результат должен потрясти вас не меньше, чем первая примерка очков полуслепого человека. Даже идя по улице, мы начинаем видеть и слышать больше. Повседневная жизнь расцветает новыми красками. Понятие скуки становится чужеродным и абсурдным, поскольку мы воспринимаем и наслаждаемся такими нюансами повседневной жизни, которые были недоступны ранее. [...] Потоки дождевой воды, бегущие по тротуару, могут подсказать пианисту, как добиться плавности исполнения. [...] Домашний кот учит меня двигаться.

Легко говорить о ненасилии, если вы прогуливаетесь по саду, полному цветов. А как поддерживать это убеждение, если сталкиваешься с враждебностью, агрессией, болью? На следующем этапе личностного роста следовало научиться оставаться верным своим убеждениям даже в самых сложных ситуациях.

Работа над собой состоит из двух составляющих. Первая касается отношения к обучению, вторая — эффективности исполнения. С точки зрения обучения мне предстояло научиться спокойно воспринимать попытки нечистоплотных соперников воспользоваться запрещенными приемами. Для чего требовалось усовершенствовать некоторые технические аспекты моей подготовки, а для этого, в свою очередь, нужно было осознать взаимосвязь между гневом, эго и страхом. Следовало избавиться от недостатков в ведении боя, и каждый раз, когда соперник пытался перейти границу допустимого, давать сдачи, а не отступать в попытке защититься. Как только это было сделано, появилась возможность учиться дальше. Если кто-то пытался прочитать мои мысли, я считал это услугой: ведь эти люди помогали выявить мои слабости. Они давали мне замечательную возможность повысить порог чувствительности. Именно грязные соперники стали моими лучшими учителями.
С точки зрения второй составляющей, эффективности исполнения, я добился некоторого прогресса, но работы оставалось еще много. Во-первых, предстояло научиться сохранять хладнокровие, что бы ни происходило на ринге. Но это был лишь первый шаг. Дело в том, что человек реагирует на то или иное событие по определенной причине. Чувство гнева, страха или эйфории возникают где-то глубоко внутри, поэтому я считаю, что искусственно подавлять их не стоит. Мой опыт говорит о том, что те, кто делает это, проигрывают, если надавить на них достаточно сильно.

Вместо того чтобы игнорировать эмоциональную реакцию на давление, стоило научиться преодолевать эмоции и направлять их на мобилизацию ресурсов организма.

Известно, что экс-чемпион мира по шахматам Тигран Петросян имел собственный подход к решению этой проблемы. Играя длинные матчи, продолжавшиеся иногда по нескольку недель или даже месяцев, он начинал каждый день с нескольких минут погружения в себя в тишине своей комнаты. При этом он старался как можно лучше разобраться в своих настроениях. Что он чувствовал: ностальгию, прилив энергии. опасения, грусть, опустошенность или прилив вдохновения, уверенность, уязвимость? Затем он разрабатывал план предстоящей партии, исходя из своего настроения. Если он чего-то опасался, не был абсолютно уверен в успехе, то предпочитал действовать без особого риска и добиться позиции, соответствовавшей его состоянию. Если его переполняла энергия, агрессия, уверенность в победе, он выбирал дебют, предоставлявший больше творческих возможностей.

Таким образом, я настоятельно рекомендую вам создать собственный механизм перехода в зону комфорта. Если вы способны контролировать эмоции даже в условиях сильного прессинга, то, скорее всего, быстро поймете, что определенное состояние ума порождает гораздо больше творческих открытий, чем другие. Для одних это чувство счастья, для других — страха. [...] Если вы осознали, к какому типу относитесь, то можно переходить к выработке катализатора, вызывающего прилив вдохновения. [...] Миллер переговаривался со Спайком Ли, пока не начинал чувствовать прилив вдохновения. Даже если Спайка не было поблизости, Регги все-равно продолжал играть роль плохого парня.

Но как показать свою лучшую игру, если вокруг нет никого, способного мотивировать вас? Универсального рецепта не существует. Однако полезно выполнять некую последовательность шагов, чтобы найти свой индивидуальный способ. Во-первых, мы создаем собственную зону комфорта, затем берем под контроль эмоции, анализируем их и направляем в нужное русло, учимся пропускать их мимо сердца, если они нарушают душевное настроение, или использовать для стимулирования творческой энергии. Во-вторых, обращаем наши недостатки в достоинства, переходя от отрицания естественных эмоциональных реакций, периодической нервозности, негативно влияющей на качество игры, приступов страха или гнева к фокусированию на позитивной цели. В-третьих, выясняем, какое эмоциональное состояние в наибольшей мере способствует достижению высоких результатов. [...] В-четвертых, сделайте сови сандалии — не важно, будет это стимул вроде Спайка Ли или удара бейсбольным мячом.

@темы: чтение

---

[...]
Об одном попрошу: если сын, невзирая на дрожь,
Вдруг приникнет к стеклу, неумело прикинувшись спящим,
Поскорей уходи с неуклюжим своим настоящим,
Не спугни, не тревожь.


***
Я почти ни во что не верю.
Я так не люблю чужой
Голос за дверью, —
И проплывающую баржой
Соседскую маму,
Гружёную новым сыном.
И старую плюшевую ламу,
Пропахшую керосином,
Кленовые ветки,
Которые все качаются,
— И фейерверки. Они слишком быстро кончаются.

Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина.

***
Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина.
Ледяная ночь, и лиловые сосны её дружина.
Белый туман наползает клочьями, как невычесанная псина.
Утром выходишь: думаешь — холодно. Но — красиво.
Розовый дым поднимается из котелен,
Каждое дерево иггдрасиль, каждый день потерян.
С брюха сизого облака поутру свисают чёрные перья.
Духи поднялись в лес, и в низинах темно от пенья.
Странные существа выползают наружу, невидимы-невредимы.
В подземелье течёт река, редкая птица долетает до середины.
Комель каждой берёзы гонит вверх её сок. К сентябрю каждый лист, как
губка, пропитан ядом
(и поэтому кажется, что все ушедшие где-то рядом).
К осени в ней начинается паводок. В каждой луже немного её воды.
Потому снаружи
так холодно. Каждой осенью время Стикса
наступает внезапно: но что не вспомнится, то простится.
Как тебе дышится там, по ту сторону памяти: неужели тем же гнильём и
прелью,
Тем же кристальным утренним холодом, не чета апрелю,
Той же узкоколейкой, где двести лет ни поезда, ни дрезины,
Тем же нездешним воздухом, что поднимается из низины?
Те, кто живёт в тумане, берут своё: не катаньем, так терпеньем.

Лес полон тленьем и умираньем,
но — пеньем, пеньем.


[...]
Ты, кажется голоден, ты так пожираешь меня глазами,
Тебе будет дурно, если ты не уйдёшь от солнца.
Тебе, — говорит Мария, — не поможет твоя газета.

Вот, возьми винограда.


сонет в горах

Пока ты прячешься, твой старший брат впотьмах,
С повязкой на глазах, с ключом на шее
Стремится отыскать твоё укрытье,
И спрятаться тебе не суждено.
Родители оставили вас здесь,
За вами смотрят облака и горы
И женщина с сурьмлёнными глазами,
Высокая, по имени Фатьма.
...я помню: в небе плавает луна,
Прозрачная, как в супе капля масла.
Фатьма нас ищет — но найти не может,
И долго окликает нас на птичьем,
Чужом и незнакомом языке.

Красавица: такой она была.
Тогда она казалась мне старухой.

Брат думает, что он её любил.
Но было это, не было — не помнит.


[...]
а на том берегу воздался каждому грех его по челу
а на этом добрый господь мне под язык положил пчелу
жалит и жалит
злоязыкая
обижает
только не говорит — к чему
[...]
и с тех самых пор так часто, в тревожный час,
душной ночью, перед рассветом, под утро,
мне снится, что мы стоим
в чёрной воде её, над водою тяжёлый дым,
а на том берегу сияет град господень ерусалим
и небеса над ним полыхают, новой грозой грозя
мне страшно, и я ищу твою руку
в чёрной воде, вслепую,
потому что знаю,
что оборачиваться нельзя


баллада о подснежниках

И весна пришла, и весна была, и весна была высока.
Миномётный ветер падал с неба как с потолка;
Свет становился к вечеру розовый и немой.
Наш командир на третий день не пришёл домой.
Мы искали его неделю в жухлой траве.

А брат Февраль принёс подснежники в рукаве.

Случалось, ночью от ветра падало дерево или два;
С утра под ногами хрустела подмороженная трава.
Чёрными змеями пролетали вороны над жнивьём.
Весна затянулась, и каждый знал: не переживём.
Но голос упрямства был в нас тогда сильней, чем шёпот тщеты —

И только Февраль, уходя в леса, приносил в рукаве цветы.

А весна становилась злее и глуше, солнце училось жечь,
И весенний ветер гудел в стволах, заглушая любую речь,
Оглушённые половодьем, лесные ручьи повернули вспять.
Нас когда-то было двенадцать, потом стало восемь, теперь нас пять.
Весной всегда происходят вещи, известные наперёд.

Но Февраль приносил цветы, и никто не знал, где он их берёт.

Мы простояли здесь всю весну, а погибли за полчаса,
И если когда-нибудь кто-нибудь заберётся в эти леса,
Не надо устраивать в нашу честь запоздалое торжество:
Отыщите нашего младшего брата и похороните его.
Вы найдёте его в стороне от бруствера, на пригорке, в жухлой траве:

его так легко опознать по живым подснежникам в рукаве.


химеры

их было много — с иными я был знаком:
один был дурак из мрамора, сросшийся с потолком:
собой любуется, прочих и знать не хочет;
деревянная кукла, что вечно плачет или хохочет;
голем из глины, что сам молчит, но движим словом под языком;
а я из меди,
и у меня в голове грохочет.

а я из меди, и у меня по горлышку шов;
медь — материал послушный и в принципе недешёв,
но не в этом дело —
я не просил у господа золота или ещё какого добра,
но хотя бы — бронза с малой толикой серебра,
эта бы пела.

о бедная, медная моя голова —
как толпятся мысли в ней и слова,
вещные тайны смятенного естества
разрешены мне,

сколько в ней, господи, столько мне не вместить,
да, я твой гонг, господи, но прекрати в меня колотить,
дай тишины мне


***
язык; тяжёлый; розовый; во рту;
обложенный; чужой и непривычный;
рождающий слова и суету;
мой говорливый; мой косноязычный;
предмет языкознанья; голос; речь;
предмет, застрявший в горле; инородный
предмет; ни отказаться, ни сберечь;
немой; академический; народный;
язык, произносящий бог с тобой;
слепой; метафорический; буквальный;
раздвоенный под заячьей губой;
мой враг; мой колокольный; мой опальный;

а вдоль дороги мёртвые стоят
и вавилонский сплёвывают яд.

Дарья Христовская ( rockatansky)
рыбы чистой воды — бета-версия

@темы: чтение

---

Этот мальчик — Фернандо Пессоа. Писал самому себе письма от имени своего же псевдонима. Наплодил больше ста гетеронимов — вымышленных личностей, от имени которых публиковал поэзию и прозу. Для каждого из дружной этой семьи соблюдал индивидуальный стиль письма, убеждения, философию и биографию.
Есть у него чудная фраза, первоисточник которой, похоже, в португальском, ибо английский вариант столь неповоротлив, что даже не гуглится:
I was like grass and I was not torn out — Я был как сорная трава, но чудом уцелел.

Зима из Питера не уходит — с ринга ее утаскивают разом со всеми мехами; она же, чертовка, отдышавшись в тени дня, к ночи вскарабкивается обратно — заявить права на последние дни рождественским снегопадом; потом же, когда зрители трижды проклянут подлизывающегося бойца, ударить вьюгой, бешеным ветром, чтобы вконец отгулявшись истечь в стоки, под землю, и там, зарывшись в ил и темень, вынашивать плод унижения, срок которому трижды по три.

---

Блейк Снайдер — Спасите котика!

Главного героя можно считать идеально подходящим для фильма, если он отвечает следующим условиям: он предлагает наиболее острый конфликт, в эмоциональном плане ему предстоит пройти самый длинный путь, у него есть базовая цель, понятная всем зрителям. Выживание, голод, секс, защита близких, страх смерти всегда привлекают наше внимание.

Крохотные выдержки

Кто противостоит всем прочим и переживает самый значительный рост?

Структура сценария по Блейку Снайдеру
Название сценария:
Жанр:
Дата:
1. Открывающая сцена (с. 1)
2. Формулирование темы (с. 5)
3. Установка (с. 1-10)
4. Катализатор (с. 12)
5. Размышление (с. 12-25)
6. Переход ко второму акту (с. 25)
7. Второстепенная сюжетная линия (с. 30)
8. «Развлечения и приколы» (с. 30-55)
9. Поворотная точка (с. 55)
10. «Плохие парни наступают» (с. 55-75)
11. «Все потеряно» (с. 75)
12. «Душа во мраке» (с. 75-85)
13. Переход к третьему акту (с. 85)
14. Финал (с. 85-110)
15. Заключительная сцена (с. 110)

ПЕРВЫЙ АКТ (с. 1-25)
ВТОРОЙ АКТ (с. 25-55)
<центральный момент>
ВТОРОЙ АКТ (с. 55-85)
ТРЕТИЙ АКТ (с. 85-110)

...переход ко второму акту должен располагаться на странице 25, центральному моменту и сцене «Все потеряно» следует уделить особое внимание, конфликт необходим в каждой сцене.

Знаки +/- отражают изменение эмоционального фона в сцене.

Когда начинается каждая новая сцена, вы должны знать, в чем заключается конфликт и кто выступает противоборствующими сторонами. У каждого персонажа есть собственные задачи. В чем они заключаются? Как они могут вступать в противоречие с интересами других персонажей? Пара символов >< в нижней части каждой карточки должна сопровождаться пояснением: стороны конфликта в каждой сцене, суть конфликта, победитель. [...] Придерживайтесь правила: одна сцена — один конфликт.

...правило «Спасите котика» гласит: «При первом появлении главному герою надлежит сделать что-то такое, что завоевало бы симпатии аудитории и привлекло зрителей на его сторону»

Ваш герой говорит другим персонажам, что им делать, — или это они дают ему советы? ...настоящий герой никогда не задает вопросов!

«Насколько мой сценарий базовый?» — спрашиваю я себя от начала и до конца проекта. Моя задача заключается в том, чтобы сделать его предельно первичным. Вопрос можно сформулировать по-другому: «Понял бы эту историю пещерный человек?» Ответ на вопрос покажет вам, есть ли между вами и вашей аудиторией связь на самом базовом уровне основных инстинктов. Используете ли вы в своем сценарии такие первородные рычаги, как выживание, голод, секс, защита близких или страх смерти? На поверку цель любого вашего персонажа должна быть базовой и основополагающей, даже если внешне она выглядит иначе.

1. Предпринимает ли мой герой активные действия на каждом этапе развития сюжета? Ведет ли его пылкое желание или конкретная цель?
2. Не пересказывают ли мои герои сюжет? Озвучиваю ли я через моих персонажей какие-то вещи, как в литературных произведениях, вместо того чтобы показать это на экране?
3. Достаточно ли плох антагонист? Достойный ли он противник для моего героя? Вписываются ли оба этих персонажа в фильм?
4. Приобретает ли мой сюжет динамику и ускорение после центрального момента? Раскрывается ли зрителям что-то новое в герое и плохом парне, когда действие подходит к финалу третьего акта?
5. Какая эмоциональная палитра задействована в сценарии? Развивается ли сюжет на одной ноте: фильм исключительно драматичный, или комедийный, или грустный, или наполненный чувством безнадежности? Возникает ли ощущение, что здесь не хватает других эмоций?
6. Насколько удачны мои диалоги? После проверки диалогов на качество не кажется ли вам, что все персонажи говорят одинаково? могу ли я отличить одного от другого только по его манере говорить?
7. Легко ли отличить друг от друга моих второстепенных персонажей? Обладает ли каждый из них собственными речевыми характеристиками, внешними отличительными особенностями и манерой поведения?
8. Начинается ли путешествие главного героя с самой дальней точки? Могу ли я полностью проследить весь его духовный рост?
9. Насколько мой сценарий базовый? Пытаются ли мои персонажи фактически удовлетворить свои основные потребности — быть любимым, выжить, защитить семью, отомстить?

Тогда Майк и научил меня этому простому тесту на качеству диалога: возьмите страницу вашего сценария и закройте имена персонажей, произносящих текст. Теперь прочитайте ваш диалог, как он есть, реплика за репликой между всеми участниками. Можете ли вы определить, кто это говорит, не подглядывая в сценарий, чтобы узнать имя персонажа?

«Можете ли вы порекомендовать мне кого-нибудь, кому мне стоит предложить свой сценарий?» Подобные рекомендации на вес золота, и все, с кем я общался, были рады сделать мне одолжение и посоветовать кого-нибудь. Хотите верьте, хотите нет, но окружающие расположены помочь вам добиться успеха.

Вы должны научиться жить по принципу «Что есть, то есть». В этом вам как нельзя лучше пригодится ваше профессиональное упрямство, которое спасет вас от помешательства. Хотя на протяжении всей книги я постоянно подшучивал над этой чертой характера, я поступал так, только чтобы еще больше укрепить в вас упрямство: что бы вы ни делали, не теряйте своей упертости. Мало ли что с вами случится. Ваш сценарий могут купить и уволить вас, а затем переписать ваше творение до неузнаваемости — но никто не отберет у вас способность подняться с матов и вновь ринуться в бой, став еще умнее и лучше, чем раньше.

Более того, вы должны научиться получать удовольствие от всего, что вы пишете. Это верный знак, что вы на правильном пути. И тогда, даже когда вы в сотый раз возьметесь за перо, чтобы создать очередной сценарий, вы будете полны того же волнения, что и в первый раз.

@темы: чтение

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Этот чистый старик — Чебышёв. Тот самый Чебышёв (Пафнутий Львович), который придумал потрясную аппроксимацию многочленами (ее и по сей день используют, чтобы предсказать график температур).


«Гнилая кожа» — Morkinskinna — заплесневевшая. История норвежских конунгов от Магнуса I до Сигурда II. Была еще Красивая кожа, да сгорела; она-то и послужила прямым источником для Снорри Стурлусона при написании «Круга земного» (если и правда авторство его).


А это шахматы из пещеры острова Льюис (читал я уморительный фанфик с отсылкой к его названию). Примечательно, что роль пешек играют надгробные камни. Королева же смотрит на поле боя и единственная ремарка, которую может позволить себе дать супругу, чересчур нецензурна для воспроизведения ее печатным слогом.

@темы: записки

---

Джонатан Леттелл — Хомские тетради

12.30. Пятничный митинг. Все начинается с квартальной мечети. Мужчины молятся; на улице перед мечетью десятки детей скандируют лозунги. Подходят активисты с флагами и плакатами. Под конец молящиеся выкрикивают takbir и с возгласами «Allahu akbar!» волнами выкатываются наружу. Быстро сформировавшаяся процессия направляется в сторону центральной улицы Баба-Амра. На перекрестках стоят бойцы САС; в глубине проспекта — позиции правительственных сил.— позиции правительственных сил. Манифестанты поднимаются вверх по проспекту, размахивая флагами, высоко поднимая над головой портреты шахидов и плакаты. Некоторые слоганы — на английском («WE WANT INTERNATIONAL PROTACTION»). Мужчины, молодые люди, дети и даже младенцы на руках у отцов: женщины смотрят на процессию с балконов и с тротуара. Кортеж беспрепятственно проходит мимо башен со снайперами и приближается к большой мечети, как я понимаю, главной в Баба-Амре. Потом минует школу и, наконец, поворачивает направо. Присутствие бойцов Свободной армии все более заметно: неподалеку военный пост, да и вооруженных людей становится все больше. На широкой улице наша процессия сливается с другими — количество манифестантов впечатляет. Тысячи мужчин распевают лозунги, танцуют, выстраиваясь в цепочку, выкрикивают takbir. Слышны звуки музыки, бьют барабаны, манифестанты выстраиваются в круг и тоже приплясывают; молодежь выкрикивает лозунги и танцует zikr. В центре сборища, в тесном окружении людей, два активиста, взобравшись на лестницу, выкрикивают лозунги в микрофон. Вокруг рокочут барабаны, вперед выступают танцоры, над головами реют плакаты с лозунгами на английском, обращенные к Лиге арабских государств. С краю — огромная толпа женщин,море голов, покрытых белыми, бледно-розовыми и черными платками. У многих на руках дети, другие держат воздушные шары в форме сердца. Они страстно аплодируют, что-то кричат и тоже скандируют лозунги. Мужчины размахивают снятой с ног обувью. Крыши и балконы забиты битком. На одной из крыш расположились активисты с видеокамерой. Всеобщее ликование, атмосфера наэлектризована, люди перевозбуждены. Энергия веселого отчаяния бьет через край — такого я не видел нигде.

Записки о сирийской войне (16 января — 2 февраля 2012)

Мой озноб не проходит, и я прошу, чтобы мне купили ибупрофен. Пытаюсь дать деньги. Биляль отказывается: «Если ты предлагаешь деньги, значит, ты жадный. Значит, когда я приду к тебе, ты меня не приютишь».

Что производит самое сильное впечатление в этих манифестациях, так это та энергия, которую они излучают: безудержное народное ликование, восторг сопротивления. На самом деле эти мероприятия служат для того, чтобы спустить пар, это что-то вроде коллективной разрядки, позволяющей освободиться от напряжения, копящегося, день за днем, в течение одиннадцати месяцев. Но те же митинги — почти ежедневно — придают новые силы и мужество их участникам, чтобы они могли и дальше терпеть свои беды: убийства, раны, траур по близким. Собравшаяся толпа генерирует энергию, чтобы затем каждый индивидуум ее впитывал. Огромный эффект производят не только бросаемые в толпу лозунги и содержащийся в них вызов властям, но и музыка, пение, танцы. К примеру, zikr soufi, форму которого они часто принимают, — это тоже источник мощного вброса энергии, подпитывающего толпу. Благодаря этому люди держатся, продолжают держаться: они поют и танцуют, и наполняющая их радость помогает им выживать.

Чуть дальше, там, где заканчиваются лавчонки, пост САС. Над мешками с песком укреплена старательно исполненная надпись, взятая в рамочку: «Свобода — это дерево, которое приходится поливать кровью».

Спорим о мертвецах и об их стремительных похоронах. Абу Биляль объясняет, что теперь хоронят не так, как раньше. Сейчас совмещать эту церемонию с митингом невозможно: кладбище простреливается, и если собирается толпа, снайперы на Хомской крепости начинают работать. Поэтому приходится хоронить быстро и без скопления народа.

На углу улицы — полностью разрушенный магазин, стены буквально изрешечены пулями и осколками от снарядов. На соседней стене надпись зеленой краской: «Осторожно: снайпер».

У невесты Омара пришлось ждать. Омар объявлен в розыск, за его голову обещано два миллиона. Я спрашиваю: «Два миллиона долларов или ливров?» — «Ливров». — «Ну, это копейки». Все смеются. Отец и пятеро братьев Омара тоже в розыске. Агенты безопасности вламывались к ним девять раз, вес перебили и разграбили, квартира практически пустая.

В квартале базируется семнадцать боевых групп повстанцев различной численности. Абу Аммар — молодой парень, с худым, изможденным лицом и реденькой бородкой. Он — штатский, но командует группой в тридцать человек.

Этот же парень показывает нам пачку банкнот по пятьсот сирийских ливров. Деньги — грубая подделка, что видно невооруженным глазом. Их ему выдали в банке, и он никак не может понять, что бы это значило.

Наш доктор на самом деле санитар, moussaid fanni. Врачей в квартале не осталось, объясняет он. Аресты медперсонала приняли систематический характер, и все, кто смог, уехали. В более безопасные места, в деревню. «С самого начала событий они стали охотиться именно на врачей», — рассказывает санитар. Остальные подтверждают. На поясе у него висит пистолет.

Теперь возвращаемся домой. Это не слишком сложно, надо проскочить всего один проспект со стреляющим снайпером. В тот момент, когда мы выезжаем на линию огня, прямо перед нами возникает такси, и нам приходится резко вильнуть в сторону. Пересекаем улицу. Оказавшись в безопасности, все начинают кричать, сперва «La ilaha iallah», а потом «Takbir — Allahu akbar!». Мы вопим, как сумасшедшие, — это хорошо снимает напряжение. Потом спокойно едем по кварталу.

Когда присутствуешь на пятничной полуденной молитве, всякий раз поражаешься, насколько принятый ритуал способствует укреплению и единению общины. Именно здесь, сфокусировавшись в проповеди, вырисовываются общественные устремления. В отличие от христианской молитвы в Европе, на которой обычно присутствует лишь горстка верующих, здесь в мечети собирается весь квартал, от детей до глубоких стариков — во всяком случае, мужчины, то есть та часть социума, которая принимает решения, касающиеся общественной жизни. Вот подлинный механизм формирования «общественного мнения», в котором так или иначе участвуют даже и те, кто не согласен и кто не присутствует на молитве. Благодаря наличию такого механизма можно говорить о «коллективной воле».

Кто-то из молодых манифестантов размахивает турецким флагом. «Почему турецким?» — спрашиваю у Абу Биляля. «Потому что других нет!»

По некоторым данным, вчера бойцы САС совершили нападение на армейский блокпост в Захре, откуда пришли люди, вырезавшие целую семью. И сегодня они красуются перед публикой, видимо, для того, чтобы люди чувствовали себя в безопасности. Митинг закончился, а внедорожник с офицерами продолжает ездить взад-вперед. И людям очень приятно на них смотреть, как, впрочем, им приятно смотреть и на нас, и ссылки на паранойю здесь ни при чем. Большинство сирийцев воспринимают наше присутствие здесь как выражение моральной поддержки и обещания того, что мы передадим миру достоверную информацию о происходящем.

2.30 утра. До сих пор не могу заснуть. В большой передней комнате, той, где размещаются бойцы САС, поют не переставая уже несколько часов. Я встаю и иду туда. Человек двадцать мужчин сидят вдоль стен, курят и пьют — кто чай, кто мате — и по очереди поют a capella. Слов я, конечно, не понимаю, но мне кажется, что они поют о любви. Может, еже какие-то городские романсы. Голоса вибрируют, стонут, вздыхают, один заканчивает — следующий подхватывает. Дирижирует пением рыжеватый мужчина лет сорока: борода, узкое лицо, хитрые глаза и абсолютно беззубый рот, если не считать одного-единственного резца на нижней челюсти. Сам он поет истово, со страстью и, кажется, знает все песни, которые ему заказывают. Одна заканчивается, и тут же начинается другая. Остальные слушают, отстукивая ритм, иногда хлопая в ладоши. Никто никого не прерывает, никто ни с кем не соперничает, каждый поет в свое удовольствие и с таким же удовольствием слушает других.

Окна квартиры Абу Омара на втором этаже выходят на проспект. Стены, находящиеся на линии снайперского огня, расковыряны взрывными пулями до такой степени, что ему пришлось переехать на нижний этаж, где не так опасно. Через дырку в стене с помощью зам-объектива фотографирую мешки с красным песком на углу просторного перекрестка, где засел снайпер. На дорожном полотне видны обширные черные пятна с вкраплениями ржавчины: здесь жгли автомобильные шины, чтобы, под завесой дыма, безопасно переходить улицу.

Еще один случай, которому он сам был свидетелем: агенты авиационных спецслужб конфисковали две машины скорой помощи и посадили в каждую по своему человеку, выдав им автоматы. Машины отправились на кладбище Хомса. Дело было в субботу; накануне погибло человек двенадцать, и их должны были хоронить. С ближайшего к кладбищу армейского блокпоста солдаты начали стрелять по людям, которые несли тела покойных. Потом, якобы для того, чтобы помочь раненым, подъехали эти конфискованные машины, собрали их и отвезли в военный госпиталь. А дальше раненых отправили не в больничные палаты, а в тюремные камеры. Эта история хорошо известна как бойня на кладбище... (точного названия кладбища он не помнит).
Абу Хамзех видел своими глазами, как машины скорой помощи приезжали на кладбище, а потом везли раненых прямиком в тюрьму. Агентов авиационных спецслужб он узнал по их форме и белой спортивной обуви.

Но есть и положительные моменты. К примеру, то, что делает САС в Халдие: туда, чтобы сформировать местные подразделения и возглавить их, был приглашен Омар Шамси, хотя сам он не местный.

Труп Тахи, вчерашнего мальчика, увезли в государственную больницу. Чтобы его забрать, отец должен подписать бумаги, что он был убит террористами.

@темы: чтение

---

Айн Рэнд — Искусство беллетристики (Руководство для писателей и читателей)

Конкретизируйте ваши абстракции

Чтобы описать восход солнца, вы должны заложить в память ясные представления о том, что вы подразумеваете по «восходом», какие элементы составляют его, какой тип восхода собираетесь показать, какое настроение хотите передать и почему и какими словами вы намерены его передавать. Если вы прояснили для себя все эти детали, они придут к вам легко. Если вы четко видите только некоторые из них, но не все, писать будет труднее.

Конспективные выдержки

Хотелось бы, чтобы следующее предложение [...] могло характеризовать всех мыслящих людей, но особенно — писателей: «Дагни относился к языку как к делу чести, используя его всегда, будто под присягой — присягой преданности действительности».

Так, тема романа «Атлант расправил плечи» — «значимость разума» — в широком смысле абстрактная идея. Чтобы передать читателю подобное сообщение, я должна показать, что есть разум, как он работает и почему важен для нас. Линия Джона Галта последовательно выстроена с этой целью — конкретизировать роль ума в жизни человека. Остальная часть романа иллюстрирует последствия его отсутствия. Особенно глава о катастрофе в туннеле, которая показывает в деталях, что происходит с миром, где мужчины не смеют думать или брать на себя ответственность, исходя из соображений здравого смысла.

Начинающие авторы часто делают следующую ошибку: когда они хотят изобразить сильного, независимого, умного героя, то заявляют напрямую в рассказе, что «он сильный, независимый и умный» — или позволяют другим персонажам сделать герою подобные комплименты при случае. Но это не работает. «Сильный», «независимый» и «умный» — абстракции. Чтобы читатель воспринял их, вы должны придать образу конкретику, которая приведет читателя к подобному заключению: «Это сильный мужчина, потому что он сделал X, независимый, потому что он бросил вызов Y, умный, потому что думал Z».

Чтобы объективные ценности обрели реальное содержание, следует представлять их в конкретных формах. Например, сказать: «Я думаю, что смелость хорошее качество», — не означает объективацию данной ценности. Изобразите мужчину, действующего смело.

Тема романа — основная абстракция, по отношению к которой события выступают в качестве ее конкретизации.
Например, тема романа «Унесенные ветром» такова: столкновение различных сил во время гражданской войны на Юге — разрушение образа жизни Юга, который «уносится ветром». Тема «Бэббита» Льюиса Синклера — описание психологии типичного для Америки мелкого бизнесмена.

К меня есть одно замечание к вопросу темы: будьте уверены, что ваш сюжет может быть интегрирован в тему.

Ваша тема, абстрактная сумма вашей работы, должна быть объективно ценной, но в других отношениях выбор тем не ограничен. Вы можете писать о глубоководном дайвинге или о чем-то другом, о чем хотите, интерес читателей к вашей работе будет обеспечен, если вы сможете показать объективную причину, по которой следует ею интересоваться.

...роман — история о человеке и его действиях. Если вы не представляете содержание темы как реальные, физические поступки персонажей, то, что вы пишете, — не является романом.

Переходя от темы к сюжетной линии, вы просто спрашиваете: «Какими средствами автор представил тему?» Методом, который можно определить как сюжет-тему истории, неотъемлемую часть, суть линии событий. Сюжет-тема фокус смыслов темы, для писателя это важнейший момент в создании произведения.
[...]
Тема романа «Атлант расправил плечи»: критическая способность человеческого ума. Сюжет-тема: ум бунтует. Позднее это получило название «экшн» — центральное действие, с которым связаны все остальные события.
[...]
Тема «Унесенных ветром»: бесперспективность образа жизни Юга. Сюжет-тема: отношения между героиней, Скарлетт, и двумя мужчинами в ее жизни, Реттом Батлером и Эшли Уилксом. Эти персонажи символизируют силы, вовлеченные в историю. Скарлетт любит Эшли, олицетворяющего старый Юг, но она никогда не сможет склонить его на свою сторону. Как южная женщина, она близка по духу Ретту Батлеру, который предстает разрушителем старых традиций и преследует ее на протяжении всей истории. Это пример убийственно полной интеграции сюжета в тему.
[...]
Основное различие между романтическим и реалистическим романом заключается в том, что романтический имеет сюжет, в то время как реалистический роман лишен его. Но хотя реалистический роман и не имеет поступательного развития событий, он не лишен все же целого ряда событий, которые и составляют историю.
Возьмите «Анну Каренину» [...] Женщина, изображенная в романе, вызывает сочувствие. Основополагающее качество ее характера — стремление к полноте жизни. Ее муж преднамеренно изображен как посредственность без каких-либо выдающихся качеств; все свидетельствует о том, что жизнь героини с ним скучна и бессмысленна. Несмотря ни на что она смеет пренебречь условностями, потому что хочет быть счастливой — и автор считает это недостаточной причиной. Он полагает, что невозможно жить вне общества, поэтому, правильно это или нет, человек должен принимать правила общества. Идея темы такова: бессмысленность адюльтера и, более широко, погони за счастьем. Сюжет-тема: женщина оставляет своего мужа и погибает из-за своеволия.
[...]
Сюжет, будучи поступательным развитием событий, предполагает необходимость человеческого выбора и способность достигать поставленной цели. Если писатель верит, что судьба человека предопределена, он не сможет выстроить сюжет.
[...]
Если человек имеет возможность выбора, следовательно, он может планировать события своей жизни, он может определить себе цели и стараться достичь их. А если так, то его жизнь вовсе не ряд случайностей. События не просто «происходят»; он выбирает что должно произойти (и если случайности имеют место, его цель — избежать их). Он архитектор собственной судьбы.
Если таков ваш взгляд на человека, вы напишете о событиях, которые продвигают человека к поставленным целям, и о шагах, которые ему необходимо сделать, чтобы достичь их. Вот из чего состоит сюжет. Сюжет является «целеустремленным развитием событий» — не бесконечная цепь случайностей, но движение, направленное к достижению какой-либо установленной ранее цели.

Конечная причина означает, что окончательный результат определенной цели причин определяет эти причины. Аристотель приводит следующий пример: дерево является конечной причиной зерна, из которого оно выросло. С точки зрения перспективы, зерно — действенная причина дерева: сначала было зерно, и как результат, дерево выросло. Но в перспективе конечной причины, говорит Аристотель, будущее дерево определяет природу зерна и развитие его должно следовать в соответсвии с результатом, которым станет дерево.

Очевидный пример здесь — процесс письма. Как писатель, вы должны направлять процесс к конечной причине: вы выбираете тему книги (вашу цель), затем отбираете события и предложения, которые конкретизируют тему. Читатель, наоборот, руководствуется действенной причиной: он идет шаг за шагом сквозь текст, продвигаясь к абстракции, предпосланной вами в качестве темы.

Доминирование описания над действием — основная отличительная черта реализма. Что-то произошло, но что — менее важно по сравнению с тем, что открылось в характерах. [...] Событие — действие, взятое из действительности. Если персонаж идет в продуктовый магазин — это событие, но не важное, случайное событие в духе реалистической литературы. Если персонаж встречает на улице человека и стреляет в него, это потенциально значимое событие, если вы раскроете его мотивацию.

Если читатель и вы не можете отложить роман, а сидите на краешке стула, как в театре, — это ваша эмоциональная реакция на тот факт, что история имеет неопределенность. Попытайтесь вспомнить любую историю, которая приводила вас в подобное состояние. Вы обнаружите, что эта история из тех, где автор использовал вас в собственных целях.

Если вы хотите удержать внимание читателя, подкиньте ему нечто такое, чему бы он удивился. Я знавала в Голливуде сценаристку, которая делала графические наброски с этой целью. Когда она начинала писать, то признавалась, что всегда выстраивала «линию беспокойства» — линию проблем, чтобы будущий зритель не успокаивался.
Чтобы достичь подобного эффекта, вы должны знать не только, как устроить ваши приостановки — как «накачивать» читателя информацией шаг за шагом — но и как создавать такой конфликт, который станет причиной читательского интереса. Предположим, Дагни окрасила волосы и стала блондинкой и озаботилась, как отреагирует на это ее брат Джеймс. Являются ли они теми персонажами, которые станут беспокоиться о таких вещах. Никому из них это не будет интересно. Когда вы выстраиваете линию приостановки, спросите себя: «Существуют ли причины, по которым кто-либо будет заинтересован в данном конфликте. Достаточно ли значимы ценности, о которых здесь беспокоятся?»

Чтобы написать сюжетную историю, вы должны уяснить себе, какую проблему хотите осветить, и затем думать о событиях, которые будут представлять эту проблему в действии.

Вы не захотите прожить жизнь, которая была бы похожа на плохо сконструированную историю — как серия бессвязных эпизодов без цели, развития или кульминации.

...вы смотрите меню в ресторане и должны решить, заказать мороженое или пирожное на десерт — вот что такое конфликт ценностей. Но если вы не любите пирожные, а только мороженое — то нет и конфликта.

Чтобы оценить, что делает сюжетную ситуацию хорошей, вы должны определить не только особенности целей персонажа, но также все конфликты, которые этой целью обязательно порождаются. Если вы скажете в детективе: «Его цель — грабить», — это еще не конфликт. вы должны вспомнить, что он хочет также — убежать.

Сюжет конфликта не просто борьба мотивов в душе персонажей или в «голове», в то время как они сидят дома. Сюжет конфликта должен быть выражен в действии. Когда вы разрабатываете сюжет, вы должны быть «материалистом» и сконцентрироваться только на ценностях и проблемах, которые можно отразить в физическом действии.

Я спрашиваю себя: как я могу ухудшить положение для каждого вовлеченного в сюжет персонажа?

Когда автор развивает сюжет-тему, он должен следить за тем, чтобы события проистекали из сюжета-темы. Например, в «Соборе Парижской Богоматери» священник арестовывает девушку и приговаривает к смерти, затем предлагает ей спасение, если она отдастся ему. Предположим, что священник не принимал участия в аресте девушки, но просто стоял в стороне и хотел ее спасти от тюрьмы, чтобы потом разобраться с нею. Это не будет сюжетной структурой (и три четверти книжной драмы будут утрачены).

Все события в романе «Собор Парижской Богоматери» управляются теми же принципами: обстоятельства должны быть как можно более тяжелыми для персонажей, и необходимо связывать частные трагедии персонажей с главной сюжетной линией. Лучший пример — история матери девушки. Она старая затворница, единственное ее желание найти дочь, которую украли цыгане много лет назад. Женщина ненавидит всех цыган, а героиню в особенности. В конце, в кульминации, схватив руку девушки, она удерживает ее достаточно долго, так что преследующие солдаты могут найти ее — и в этот момент она обнаруживает, что девушка — ее дочь.

Следующая сцена, в которой священник зацепился за водосточную трубу и висит над мостовой, великолепно драматична. Это физическая иллюстрация центрального конфликта романа и его решения: девушку казнят на площади внизу; Квазимодо, стоящий выше, плачет; священник висит между жизнью и смертью в явном ужасе и, наконец, разбивается в наказание.

Теперь я хочу прояснить разницу между драмой и мелодрамой. Драма вовлекает в конфликт, в первую очередь, внутренние человеческие ценности (выраженные в действии); мелодрама вовлекает в конфликт столкновение ценностей человека с ценностями других людей. (Это мое собственное определение. Словари обычно определяют мелодраму как «преувеличенную драму»)

В любом, хорошо разработанном произведении о чьей-либо борьбе против общества, элементами драмы — внутреннего конфликта ценностей — всегда являются такие люди, которые принадлежат частично к обеим сторонам, драма возникает из интереса героев к судьбе тех, чьи души разрываются между их миром и миром героев.

В этом смысле я полагаю, вслед за Виктором Гюго, что чем больше мелодраматических действий, в которых выражается драма, тем лучше история. (Под мелодрамой я понимаю здесь физическую опасность или действие.) Если вы можете объединить оба — если вы можете дать соответствующее и логичное физическое выражение духовному конфликту, представленному вами, — тогда ваша драма высшего класса.

Обычный образец драмы — конфликт внутри самого героя или его конфликт с другими людьми. Они создают лучший, наиболее сложно организованный сюжет. Например, когда Риарден в романе «Атлант расправил плечи» колеблется между потерей работы и продолжением борьбы, это конфликт против внешних сил. В то же время его любовь к Дагни в конфликте с долгом по отношению к жене. Это внутренний конфликт, который усложняет его борьбу против внешнего мира и в конечном счете почти заставляет его отказаться от этой борьбы.
Здесь важна интеграция. Предположим, что романтический конфликт Риардена ничего не добавляет к экономическому конфликту; одна проблема была частной, а другая — общественной, и они никогда не пересекались в событиях романа. Тогда включение обоих конфликтов в роман было бы чисто случайным, и сюжет оказался бы плох.

Сюжет-тема — конфликт в форме действия, достаточный для создания целенаправленного развития событий. Если вы вспомните, что последнее является определением сюжета, то увидите, что сюжет-тема является зерном, из которого должно вырасти дерево. Чтобы узнать , удачное ли у вас зерно или дерево, спросите себя: худшая ли это ситуация, в которую можно поставить героев? По поводу их ценностей, худшее ли это столкновение, которое я могу придумать между ними?

Кульминация — такой момент в развитии сюжета, когда любая борьба персонажей получает разрешение.

Кульминация — такой момент действия, когда наихудшие последствия конфликта сюжета-темы обнажаются, и персонажи должны сделать решающий выбор. Вы можете судить о кульминации так: это разрешило центральный конфликт? Если нет, то произведение плохо выстроено. [...] Если центральный конфликт просто иссякнет или будет решен неясно, так что читатель не сможет понять, какое же окончательное решение приняли герои, — это неудачное завершение.

Кульминация не должна происходить в один день или в одной сцене. Не существует правил относительно ее протяженности во времени, которое определяется природой истории и количеством проблем, которые должны быть решены. В театральной постановке кульминация может происходить в одной сцене, в романе она может быть представлена несколькими событиями. Но эти события должны являться частью одной последовательности. Например, взрыв Кортландта и испытание Рорка — несколько обособленных глав, но все события в этой части романа причинно связаны. Взрыв выделяет кульминацию, и другие события — такие как деятельность Тухея, отказ Винанда, испытание и победа Рорка — следуют из этой акции или включены в нее.
Термин антикульминация относится к развитию после антикульминации того, что не следовало из нее. Например, это была бы антикульминация, если, после взрыва Кортландта, я бы показала Рорка и Винанда ссорящимися из-за неоплаченной комиссии по какому-либо зданию. Рассматривая проблемы, которые были решены между ними, подобная проблема не так важна. Она разрушила бы значение кульминации.

Важно, однако, чтобы каждый конфликт был решен до конца истории. Раздражающий аспект плохо выстроенного романа заключается в том, что автор часто вводит в повествование второстепенные проблемы, а потом бросает, как если бы совершенно забыл об их существовании.
Когда вы создаете сюжет, первое, что вы должны уяснить, это кульминация. Предположим, у вас имеется идея темы и предмета истории, но еще не продуман кульминационный момент. Тогда не следует развивать историю от начала. Если вы придумаете много интересных конфликтов и, по-видимому, связанных с ними событий, не зная, куда идти, и попытаетесь разработать кульминацию, чтобы решить их все, процесс будет мучительной умственной пыткой (и вы не преуспеете).

Единственный абсолютный закон: пишете ли вы от начала или от конца, или с середины, вы должны составлять план (схему) от конца.

Одно из правил, которым вы должны руководствоваться и в жизни, и в литературном творчестве: конкретизируйте ваши абстракции.
В повседневной жизни при обдумывании или чтении вы постоянно сталкиваетесь с абстрактными идеями. Если у вас есть только общие соображения, как конкретизировать их, они являются «расплывчатыми абстракциями». Если вы можете назвать одно или два конкретизирующих их понятия, но не больше, это полурасплывчатые абстракции. Вы обладаете какими-то знаниями об их соотношении с реальностью, на ваше понимание ограничено. [...] что значит наблюдать любовь. Не просто, как ощущается это чувство, но как вы узнаете, есть ли оно у других людей? Писатель должен конкретизировать свои абстракции в особых деталях. Того, что он знает изнутри, недостаточно,, он должен заставить читателя опознать это чувство, а читатель может узнать о нем только из каких-то внешних физических проявлений.

Вам не нужно конкретизировать подряд все проявления. Начните с тех, которые интересуют вас больше или продолжайте наугад всякий раз, когда поймаете себя на использовании расплывчатой абстракции. Занимайтесь этим постоянно, когда ваше сознание ничем особенным не занято, в автобусе или при чистке зубов.

Вы должны уметь сводить абстрактное к конкретному, и наоборот. [...] Если вы не создаете для себя абстракции постоянно, то теряете массу хорошего материала.

Художественная литература — атеистический мир: вы тот бог, который создает его, и в нем не должно быть никаких всезнающих личностей.

...печальный результат использования прилагательных без существительных и специфическое содержание — атрибуты без сущности. Нельзя передать качество чего-то, не говоря, о чем идет речи. Это стало банальной истиной в среде редакторов, что плохой текст может быть оценен по количеству прилагательных.

Всем известная литературная банальность говорит: когда вы пишете о скучных людях, вы, писатель, не должны быть скучным. То же самое правило приложимо и здесь: вы не можете передать несвязную эмоцию несвязным письмом.

Она сидела у окна поезда, ее голова, откинутая назад, без движения, желала, чтобы ей никогда больше на пришлось двигаться снова.
Телеграфные столбы мелькали, состязаясь в скорости, мимо окна, но поезд, казалось, потерялся в пустоте, между коричневым пространством прерий и сплошными, размытыми ржавчиной, сереющими тучами. Сумерки истощили небо без раны заката, это было больше похоже на увядание анемичного тела в процессе истекания его последними каплями крови и света. Поезд продвигался на запад, как если бы его, также, потянули, чтобы следовать за снижающимися тучами и спокойно исчезнуть с земли. Она сидела не двигаясь, не чувствуя желания сопротивляться такому исходу.

Это описание иллюстрирует искусство комбинирования обозначения явлений и коннотации (дополнительной смысловой нагрузки).

Облака обернули небо и спустились туманом, чтобы закутать улицы внизу, как будто небо охватывало город. Она могла видеть весь остров Манхэттен — длинным, треугольником, уходящим в невидимый океан. Это было похоже на нос тонущего судна, несколько высоких зданий все еще возвышались, как трубы, но остальное исчезло под серо-сизыми клубами, медленно опускаясь в туман и пространство. Вот так она ушла, думала она, Атлантида, страна, которая погрузилась в океан, и все другие страны, которые исчезли, оставляя одну и ту же легенду на всех языках, и ту же самую тоску.

Это описание имеет четыре цели: дать представление о виде из окна Дагни, как именно выглядит Нью-Йорк туманным вечером, предложить значение событий, которые имели место, а именно, представить город как символ величия, сравнить Нью-Йорк с легендарной Атлантидой, передать настроение Дагни. Таким образом, описание должно включать четыре уровня: литературный, коннотативный, символический, эмоциональный.

Сленговые слова, которые становятся общеупотребительными, это такие слова, для которых в языке не существует эквивалента. Некоторые из них прямо созданы, чтобы удовлетворить лингвистическую потребность.

Использование сленга в диалоге зависит от речи персонажа. Например, вы можете использовать слово «шикарный» в диалоге определенного типа личностей. Слово используется годами и требуется в языке. Но никогда не используйте его в повествовании, поскольку есть формальный эквивалент. (Скоропортящийся сленг не должен использоваться даже в качестве характеристики. Он быстро выходит из употребления и вносит ощущение фальши)

Случается, что в английском не хватает слов для обозначения ничего не стоящего человека, за исключением ублюдок. Негодяй, подлец — слова скорее британские, и люди не пользуются ими, они устарелые и литературные. [...] В России, я думаю, десять-двенадцать слов, соответствующих английскому «bastard» и даже более приличных: это слова, которыми вполне можно пользоваться в гостиной — все они выражают презрение к человеку без морали. Это важный индикатор отличия метафизики и морали двух языков.

Язык ругательств — не объективный язык, который вы можете использовать, чтобы выразить собственный ценностные суждения, это язык, собравший оценочные суждения, состоящий из обвинения пола и грешной земли, передающие, что они низки или омерзительны.

Я называю «журналистскими ссылками» включение в текст имен живущих авторов, политиков, названий песенных хитов — любых имен, которые на слуху в данный конкретный период. Правило таково: не используйте ничего из этой области не старше ста лет. Что-то, что выжило после долгого времени, становится абстракцией, но известность является слишком временной категорией для истории, которая имеет дело с основами, а не сос пецефическими деталями.

В оригинале рукописи «Источника» я ссылалась на нацизм и коммунизм, и даже на Гитлера и Сталина. Изабель Патерсон, которой я показала текст перед тем, как книга была опубликована, сказала мне: «Не используйте эти узкие политические термины, потому что тема вашей книги шире, чем политика момента. Допустим, что книга направлена против фашизма и коммунизма, вы реально пишете о коллективизме — любой формы его в прошлом, настоящем или будущем. Не сводите ваш предмет к частным фигурам текущего момента».

Юмор — метафизическое отрицание. Мы оцениваем как забавное то, что противоречит действительности: неуместное и гротеск.
Возьмите самый банальный пример: достойный джентльмен в цилиндре и фраке идет вниз по улице, поскальзывается на банановой кожуре — и падает, оказываясь в смехотворной позе. Почему это считается забавным? Потому что неуместно: если достойный человек падает из-за такого пустяка, как банановая кожура, это показывает его несостоятельность в жизни. Вот почему это смешно.
В другой банальной комедии, в двух действиях, мужчина приходит домой в то время, как его жена развлекается с любовником. Пряча любовника в туалет, жена затем удерживает своего мужа от того, чтобы тот открыл дверь в туалет. Почему это считается забавным? Потому что зритель и женщина знают реальную ситуацию. Вы контролируете реальность, а муж — нет. В этом суть юмора.

@темы: чтение

---

Повар, вор, его жена и её любовник

The Cook, the Thief, His Wife & Her Lover

Пьеса с спрятанными швами. Образованием в классическом смысле я несколько ущербен, а потому распознать ни одной отсылки не могу, не скажу даже, что за картина в ресторане позади пирующих с бородатыми серьезными щами. Красивы, черти. Поразительно, как много персонажей в кадре постоянно. И никто не заслоняет ключевых. Сырные головы, ограненное петрушкой меню, ткань и свет — или как смириться принять с существованием красоту натюрмортов. Здесь все загнано в рамки высокого искусства — живописи — и оттого даже сцены секса и причинения/получения боли не мучат стыдом за актеров — о, нет, этим героям завидуешь.

@темы: кино

---

Люпен III: Могила Дайскэ Дзигэна

Lupin the IIIrd: Jigen Daisuke no Bohyou

Просто, хорошо, кинематографично. Сценарий — добротная жвачка. Все условности жанра налицо — супер-скоростное (из-за нарушенного тайминга) исчезновение Фудзико из стеклянной камеры на глазах десятка вооруженных свидетелей можно не объяснять (она же воровка — что с нее взять). Изготовление силиконовой копии головы министра подразумевает, что с его лица взяли слепок, требующий неподвижности в течение восьми часов. То есть Люпен до начала фильма исхитрился министра похитить, усыпить, снять слепок и вернуть человека так, чтобы никто не заметил пропажи этих восьми (и более) часов? Хотя, в наших реалиях и не такое можно списать на похмельный синдром.

@темы: кино