воскресенье, 10 марта 2019
[...]
Об одном попрошу: если сын, невзирая на дрожь,
Вдруг приникнет к стеклу, неумело прикинувшись спящим,
Поскорей уходи с неуклюжим своим настоящим,
Не спугни, не тревожь.
***
Я почти ни во что не верю.
Я так не люблю чужой
Голос за дверью, —
И проплывающую баржой
Соседскую маму,
Гружёную новым сыном.
И старую плюшевую ламу,
Пропахшую керосином,
Кленовые ветки,
Которые все качаются,
— И фейерверки. Они слишком быстро кончаются.
Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина.***
Погляди, старик, наступает осень: вот снежноягодник, вот крушина.
Ледяная ночь, и лиловые сосны её дружина.
Белый туман наползает клочьями, как невычесанная псина.
Утром выходишь: думаешь — холодно. Но — красиво.
Розовый дым поднимается из котелен,
Каждое дерево иггдрасиль, каждый день потерян.
С брюха сизого облака поутру свисают чёрные перья.
Духи поднялись в лес, и в низинах темно от пенья.
Странные существа выползают наружу, невидимы-невредимы.
В подземелье течёт река, редкая птица долетает до середины.
Комель каждой берёзы гонит вверх её сок. К сентябрю каждый лист, как
губка, пропитан ядом
(и поэтому кажется, что все ушедшие где-то рядом).
К осени в ней начинается паводок. В каждой луже немного её воды.
Потому снаружи
так холодно. Каждой осенью время Стикса
наступает внезапно: но что не вспомнится, то простится.
Как тебе дышится там, по ту сторону памяти: неужели тем же гнильём и
прелью,
Тем же кристальным утренним холодом, не чета апрелю,
Той же узкоколейкой, где двести лет ни поезда, ни дрезины,
Тем же нездешним воздухом, что поднимается из низины?
Те, кто живёт в тумане, берут своё: не катаньем, так терпеньем.
Лес полон тленьем и умираньем,
но — пеньем, пеньем.
[...]
Ты, кажется голоден, ты так пожираешь меня глазами,
Тебе будет дурно, если ты не уйдёшь от солнца.
Тебе, — говорит Мария, — не поможет твоя газета.
Вот, возьми винограда.
сонет в горах
Пока ты прячешься, твой старший брат впотьмах,
С повязкой на глазах, с ключом на шее
Стремится отыскать твоё укрытье,
И спрятаться тебе не суждено.
Родители оставили вас здесь,
За вами смотрят облака и горы
И женщина с сурьмлёнными глазами,
Высокая, по имени Фатьма.
...я помню: в небе плавает луна,
Прозрачная, как в супе капля масла.
Фатьма нас ищет — но найти не может,
И долго окликает нас на птичьем,
Чужом и незнакомом языке.
Красавица: такой она была.
Тогда она казалась мне старухой.
Брат думает, что он её любил.
Но было это, не было — не помнит.
[...]
а на том берегу воздался каждому грех его по челу
а на этом добрый господь мне под язык положил пчелу
жалит и жалит
злоязыкая
обижает
только не говорит — к чему
[...]
и с тех самых пор так часто, в тревожный час,
душной ночью, перед рассветом, под утро,
мне снится, что мы стоим
в чёрной воде её, над водою тяжёлый дым,
а на том берегу сияет град господень ерусалим
и небеса над ним полыхают, новой грозой грозя
мне страшно, и я ищу твою руку
в чёрной воде, вслепую,
потому что знаю,
что оборачиваться нельзя
баллада о подснежниках
И весна пришла, и весна была, и весна была высока.
Миномётный ветер падал с неба как с потолка;
Свет становился к вечеру розовый и немой.
Наш командир на третий день не пришёл домой.
Мы искали его неделю в жухлой траве.
А брат Февраль принёс подснежники в рукаве.
Случалось, ночью от ветра падало дерево или два;
С утра под ногами хрустела подмороженная трава.
Чёрными змеями пролетали вороны над жнивьём.
Весна затянулась, и каждый знал: не переживём.
Но голос упрямства был в нас тогда сильней, чем шёпот тщеты —
И только Февраль, уходя в леса, приносил в рукаве цветы.
А весна становилась злее и глуше, солнце училось жечь,
И весенний ветер гудел в стволах, заглушая любую речь,
Оглушённые половодьем, лесные ручьи повернули вспять.
Нас когда-то было двенадцать, потом стало восемь, теперь нас пять.
Весной всегда происходят вещи, известные наперёд.
Но Февраль приносил цветы, и никто не знал, где он их берёт.
Мы простояли здесь всю весну, а погибли за полчаса,
И если когда-нибудь кто-нибудь заберётся в эти леса,
Не надо устраивать в нашу честь запоздалое торжество:
Отыщите нашего младшего брата и похороните его.
Вы найдёте его в стороне от бруствера, на пригорке, в жухлой траве:
его так легко опознать по живым подснежникам в рукаве.
химеры
их было много — с иными я был знаком:
один был дурак из мрамора, сросшийся с потолком:
собой любуется, прочих и знать не хочет;
деревянная кукла, что вечно плачет или хохочет;
голем из глины, что сам молчит, но движим словом под языком;
а я из меди,
и у меня в голове грохочет.
а я из меди, и у меня по горлышку шов;
медь — материал послушный и в принципе недешёв,
но не в этом дело —
я не просил у господа золота или ещё какого добра,
но хотя бы — бронза с малой толикой серебра,
эта бы пела.
о бедная, медная моя голова —
как толпятся мысли в ней и слова,
вещные тайны смятенного естества
разрешены мне,
сколько в ней, господи, столько мне не вместить,
да, я твой гонг, господи, но прекрати в меня колотить,
дай тишины мне
***
язык; тяжёлый; розовый; во рту;
обложенный; чужой и непривычный;
рождающий слова и суету;
мой говорливый; мой косноязычный;
предмет языкознанья; голос; речь;
предмет, застрявший в горле; инородный
предмет; ни отказаться, ни сберечь;
немой; академический; народный;
язык, произносящий бог с тобой;
слепой; метафорический; буквальный;
раздвоенный под заячьей губой;
мой враг; мой колокольный; мой опальный;
а вдоль дороги мёртвые стоят
и вавилонский сплёвывают яд.
@темы:
чтение